Я пожала плечами.

— Раз это необязательно, то лучше обойдусь без таблеток.

Она положила руку мне на плечо.

— Я знаю. Но, как ваш лечащий врач, я обязана хотя бы предложить вам лечение, которое считаю лучшим. Даже если вы не захотите следовать моим советам.

Я кивнула. Доктор знала меня уже много лет.

— Я знаю. Но считаю, что таблетки на приступы не влияют никак. Приступ начался. Приступ закончился.

— Приступ начался. Приступ закончился, — повторила она. — Мне бы хотелось, чтобы мы нашли ответ получше.

Конечно, она этого хотела. И я мечтала об этом. Мои родители и друзья. И Джонни. Но объяснить природу приступов не мог никто, и мне приходилось мириться с действительностью.

К доктору Гордон меня отвезла мама. Мы хотели устроить день матери и дочери, поэтому я отказалась от услуг Джонни. После визита к врачу мы вместе пообедали, посмотрели какой-то фильм и поехали домой. Мама хотела порыться в моём платяном шкафу, вдруг ей подойдёт что-нибудь из одежды.

В растрёпанных чувствах я смотрела, как мама мерила вещи. Она худела, а я… нет.

Но, несмотря на это, за маму я была рада. Она крутилась передо мной в длинной цыганской юбке, которую я купила на распродаже, но так ни разу и не надела. Юбка не подошла мне по размеру и относилась к разряду импульсивных покупок, когда цвет не тот и материал не радует. Но мама в ней выглядела сногсшибательно, о чём я ей и сказала.

— Ты, правда, так думаешь? — она пригладила юбку по бокам и опять закрутилась перед зеркалом. — Мне нравится, хотя сама бы никогда такую не выбрала.

— Знаю. Наверное, это судьба, что в тот день я увидела её у Маршалла.

Как я и предполагала, мама посмотрела на ценник.

— Я отдам тебе деньги.

— Нет, не надо, — покачала я головой и погрозила пальцем. — Ни в коем случае.

Она вздохнула.

— Эммелин.

— Нет, нет, — я нашла в шкафу подходящую блузку и протянула маме. — Попробуй её с юбкой.

Мама замерла и глянула на меня через плечо.

— О, пока я не забыла, в моем багажнике лежит для тебя пара коробок. Твой папа нашёл их на чердаке, когда мы разбирали вещи для церковной распродажи.

— Я принесу, — бросив остатки вещей, которые собиралась разобрать, на кровать, я схватила ключи от её машины.

Ящики оказались с крышками и ручками, чтобы их можно было легко перенести, но их содержимое весьма тяжёлое. Я поставила ящики в гостиной, оставив входную дверь приоткрытой, чтобы немного проветрить. Между тем, мама уже переоделась в свою одежду и спустилась по лестнице.

— Что это? — я сняла крышку с одного из ящиков и обнаружила в нём стопку бумаг, книги и маленькие игрушки.

— А, это вещи, которые ты оставила.

Я уставилась на маму.

— А ты никогда не думала, что я их оставила, потому что они мне не нужны?

Она закатила глаза.

— Тогда выкини их. Мне дополнительный мусор тоже ни к чему.

Конечно, она имела в виду совсем другое, но эти слова больно ранили меня. Я почувствовала, как передёрнулось моё лицо. Мама тоже это заметила. Она села передо мной и забрала крышку из рук.

— Я имела в виду не это.

— Всё в порядке, — сказала я.

— Нет. Посмотри на меня.

Я не хотела смотреть на неё, так как знала, что сразу же начну рыдать. Такая слезливая реакция на чувства могла произойти только между матерью и дочерью.

— Ах, дорогая, — мама обняла меня и погладила по голове. — Что случилось? Ты опять заболела? Что-то с твоим мужчиной?

Смешно, ведь неделями с её уст слетало «Джонни», но сейчас при одном лишь подозрении, что он явился причиной моих слёз, назвала его «моим мужчиной».

— Нет. С ним всё в порядке. Не знаю, что вы с папой там об этом думаете, но на самом деле всё не так.

— Это неправда, что я не знаю, что о нём думать, — возразила мама. — Я порой задаюсь вопросом, каково это иметь зятя, который по возрасту может быть моим мужем.

Я рассмеялась сквозь слёзы.

— В настоящее время женитьба не относится к теме наших разговоров. Так что, мама, не волнуйся.

Мама фыркнула. Как же мне знакомо такое выражение эмоций!

— Посмотрим.

— В любом случае, дело не в нём. В последнее время у меня нет серьёзных проблем. Напротив. Доктор Гордон сделала ещё одно КТ, но только для проформы. Она не ожидает получить каких-то новых результатов.

— Почему ты тогда плачешь, дорогая?

— Я просто хочу… — теребила я свои изношенные джинсы. — Я не хочу больше жить с вами, но знать, что ты рада моему отъезду, это уже чересчур… Пойми меня правильно, я очень хорошо знаю…

— Эмм! — вскрикнула шокированная мама. — Как ты можешь так думать? Я радуюсь, что ты больше не живёшь дома? За такие слова… тебе надо влепить пощёчину.

Я преувеличенно вздрогнула, хотя знала, что она никогда бы не ударила меня.

— Да, ладно, мам. Ты же знаешь, что я права.

Она положила руки мне на плечи и посмотрела в глаза.

— Я рада, что ты смогла переехать, чтобы встать на ноги и построить собственную жизнь. Я рада, что ты превратилась в обворожительную, независимую молодую женщину, у которой всё под контролем. Но меня огорчает, что ты с нами больше не живёшь. И если бы тебе когда-нибудь пришлось вернуться к нам, ты бы возненавидела эту жизнь больше, чем я.

Мы обе немножко всплакнули, потом засмеялись.

— Если тебе не нужно барахло из коробки, выкини его в мусор, — посоветовала мне мама. — Там такое старьё, о котором ты уже, наверное, и не помнишь. Но без твоего согласия я не хотела его выкидывать.

Я кивнула и полистала бумаги. Старые справки, валентинки. Я с трудом верила, что они сохранили целую кучу игрушек, которые прилагались к детскому меню в ресторанах быстрого питания. В самом низу первой коробки лежала книга.

— О, Боже! — произнесла мама, когда я её вытащила. — Уже сто лет её не видела.

Я взвесила в руке толстую книгу карманного формата с пожелтевшими страницами. Переплёт ещё держался. Полистала её, заметила, что у некоторых страниц загнуты уголки. Бумага на ощупь казалась липкой и пахла плесенью.

— Это моё?

— На самом деле, это моё. Полагаю, в те времена каждый имел издание этой книги. Я часто её читала, когда была беременна тобой, — мама с нежностью вынула книгу из моих рук. — Стихи Эда Д'Онофрио некоторое время были очень популярны, однако нравились мне лишь некоторые. Ну, а если честно, то одно.

Я подняла на маму глаза.

— Какое?

Мама рассмеялась.

— Конечно, «Она бродит ночью», глупышка. Ты ведь его читала? Правда, Эмм?

Я покачала головой.

— Думаю, в школе мы его не проходили.

Она засмеялась и пролистала до самых зачитанных страниц.

— Нет, дорогая. Видишь? «Она бродит ночью». Тогда впервые я услышала твоё имя. Поэтому мы так тебя и назвали.

Мой желудок сжался, а съеденный обед обжег пищевод. Я так резко встала, что книга упала на пол. Я её не подняла. Мама обеспокоенно посмотрела на меня и тоже встала.

— Эмм, что случилось?

— Ничего, — пришлось сесть обратно и взять книгу в руки. Я пробежала глазами по строчкам. Книжный вариант отличался от того, что читал мне Эд во время приступа. Но сходство бросалось в глаза. — Что удивительно, я его никогда не слышала.

— Думаю, слышала, — возразила мама. — Я даже уверена, что читала его тебе. Но это было так давно, что ты, наверное, уже и не помнишь. Во время беременности я часто читала вслух отрывки из этой книги. Обычно я сидела с ней в старом кресле-качалке, которая досталось мне от бабушки. Когда ты лежала в больнице, я тоже читала тебе эту книгу. Полагаю… ну, да, как я думаю, потом мы её больше никогда не читали. Может, мы никогда и не говорили о ней.

— Довольно странное стихотворение, чтобы читать его ребёнку, ты не находишь? — я провела пальцем вдоль строк. — Конечно, это не Шалтай-Болтай.

Мама склонила голову.

— Дорогая, с тобой всё в порядке?

— Да, всё хорошо, — выдавила я улыбку. — Всё хорошо. Правда. Просто я устала. Мне, правда, приятно знать об этом стихотворении, мама. Спасибо.