В Севастополе я побывал еще в первый мой приезд к морю в восемнадцать лет. Это было в один из кратких периодов его "открытости" для приезжих. Я как раз раз тогда чуть не нарвался на неприятности именно, что по поводу "города русской боевой славы", когда встрял в объяснения энтузиастки-экскурсоводицы на Малаховом кургане про то, что-де — "враги, дважды осаждавшие Севастополь, ни разу не смогли сломить мужества его защитников". Вместо промолчать я ляпнул, что вражеская задача, видимо, была не в сломлении духа, а в физическом взятии города — что и было выполнено оба раза, точно так же, как у Фрунзе в ноябре1920-го и у Толбухина в мае 44-го. В общем, пришлось нам с дружком во избежание истерики экскурсию покинуть и отправиться смотреть военные корабли в бухте, сказочно красивые в своей ремонтной суриковой грунтовке — как кленовые листья на осеннем пруду.

Ялта, набережная с горячим бульоном в будочке и безумно экзотическими для нас коктейлями ("Огненный шар"!) в подвальчике "Магнолия", с концертами тогдашних звезд, вроде Миансаровой, в открытом зале Сада имени Чехова, с чебуреками и пивом в кафешках над пляжами, с рукотворной Поляной Сказок и природной сказкой водопада Учан-Су. Ялта, конечно, заслужила быть той феерией "сладкой жизни", которую нарисовал Аксенов в "Острове", как Золушка заслужила быть иностранной принцессой на балу. Но не судьба, так и проходила больше века в затрапезе! Что ж, наши девчонки тоже были на высшем уровне, если снять с них кузнечной работы изделия Миншвейпрома, просто посторонним это было неизвестно. Но заплеванные ялтинские пляжи не смогла украсить даже появившаяся там в семидесятых шашлычная шхуна "Эспаньола", где можно было сняться на память на фоне карронады или бугшприта перед принятием на грудь, что и отметил в своей песенке Макаревич. Мы с ребятами всегда уезжали или уходили из города на пляжи Ливадии, "рядом с Политбюро", или в Никиту. А то и дальше.

За мысом Ай-Даниль, под которым мы когда-то, еще до заповедника и уж задолго до Чернобыля, наколупывали мидий, чтобы печь их на углях, положив на какой-нибудь проржавленный железный лист, дальше Гурзуф и Артек. Надо же было так случиться, чтобы нам сказочно повезло — в тот единственный раз, когда мы с приятелями перелезли через ограду лагеря и за двадцать копеек на мороженое выманили у пионера пароль, чтобы отговариваться от Юных Друзей Пограничников — именно тогда мы увидели живого Юрия Гагарина, идущего по аллее Морского лагеря к умывальнику в бриджах, сапогах и майке, как и положено пилоту на отдыхе. А потом мы забрались на Аю-Даг, загорали на скале, курили "Шипку" и смотрели на море, прозрачное с высоты, как просветленная оптика народного предприятия "Карл Цейсс".

Еще дальше на восток Алушта, где тачал свои многотомники знаменитый советский письменник Сергеев-Ценский. Бог ему судья, но если Пушкин называл Емелю Пугачева своим оброчным мужиком, то классик ХХ века обращался с героями Севастопольской обороны, как Френкель со своими зэками. При зрелище адмирала Нахимова или матроса Кошки, разоблачающих, по приказу автора, николаевское крепостническое самодержавие и коварные планы англо-французских империалистов целлулоидным языком газеты "Литература и Жизнь", становится их жалко до слез. Ну, да аллах с ним, но зато в Алуште у обочины можно в конце января набрать подснежников в баночку из под майонеза и, если не будет задержки рейса, через шесть часов отдать их тебе в Москве. Больше про Алушту вспомнить почти и нечего, но если сесть на автостанции в рейсовый автобус, то через три часа выйдешь в Судаке.

В Судаке мы с тобой встретились пятого или шестого августа шестьдесят шестого. Точнее теперь уже не определишь. Ты вместе с тремя однокурсницами из МИСИ снимала комнатку недалеко от судакского рынка, а мы с моими дружками собрались в Феодосии: я и Мишка приехали электричкой из Владиславовки, где сошли с уфимского поезда на Симферополь, и пили пиво на вокзале, дожидаясь московского скорого, на котором ехали Женя и Витя. План-то у нас был отправиться в Коктебель, который я очень рекламировал, упирая на веселую жизнь дикарской палаточной вольницы "Отеля "Фортуна" и "Карадагской республики". Но в беседе за пивом отъезжавшие назад студенты из МАИ доложили нам, что из-за очень сухого лета с водой в карадагских родниках худо, а под судакской генуэзской крепостью теперь можно селиться без проблем, если не залезать в запрещенную погранцами зону тридцати метров от берега. Так что роскошная Женькина нейлоновая (в 66-м году!), рыжая палатка установилась как раз ровно на тридцать первом метре каменистого подъема к крепостной горе, чуть правее от места, где кончается городской пляж.

Познакомился с вами, по-моему, гиперактивный энтузиаст Миша. У меня-то к третьему дню пребывания уже вроде бы завязывался роман с местной девой, приехавшей под родительский кров с садом и винным подвалом на каникулы из Симферопольского меда. Но знакомство с тобой сразу прикончило все мои романы в Крыму и дома, на Урале. Я никого не видел, кроме тебя. Собственно, я и тебя почти не видел, потому, что в первый же вечер, когда мы целовались на скамеечке у вашей хаты, ты присела на мои очки. Так я и проходил этот месяц — без окуляров и с розовым туманом в голове, под совместным наркотическим воздействием влюбленности, крымского лета и шампанского. С утра наша четверка отправлялась в столовую "Троянда", где заряжалась на целый день дешевыми калориями в виде жареной рыбы с двойным гарниром и манной каши. Зато вечером мы угощали наших девушек персиками и дивным новосветским брютом из непривычных полулитровых бутылочек по вполне доступной цене — глупые западные немцы забраковали по каким-то причинам партию этого божественного напитка и по этому случаю его распродавали на месте — в Новом, собственно, Свете, и в Судаке. В апреле мы с тобой уже слушали Мендельсона, а Оксанка с Женькой морочили друг другу голову еще года три и только тогда поженились, после моего возвращения из армии, как помнится.

Много лет я мечтал, что мы с тобой вдвоем пройдем под парусами вдоль побережья от полусонной Феодосии, через Коктебель, Судак и далее по местам боевой славы своих шестидесятых к Ялте, завернем, конечно, к Андрею в Магарач, а потом за мыс Сарыч в Балаклаву и Севастополь, а может и дальше, в Евпаторию, Ольвию, Очаков и к Одессе. Понятно, что этого уже не будет никогда. Раньше мешал пограничный режим, а теперь — дай Бог, чтобы нашлось время и силы покатать внуков по соседнему озеру, а не то, чтобы предпринимать такие маршруты далеко за океаном. Но вдоль другого крымского побережья я однажды прошел, с краснодарским приятелем Юрой, по прозвищу Малыш, от Керчи до Геническа на полуигрушечном надувном катамаране Альбатрос. Солнце, волны, маленький семиметровый парус исправно несет нашу лодку на запад вдоль северного берега Керченского полуострова, под Казантипом мы попали в штормик, чинили потом шверцы и гик в какой-то автомастерской на строительстве будущего, как тогда, до Чернобыля, предполагалось, атомного сердца Крыма.

На Арабатской стрелке мы с Малышом сварили себе кашу, развели кубанский белый ром холодным чаем и только собрались ужинать, как село солнце и на нас обрушилась пара миллиардов мелких и очень злобных сивашских комаров. Мы быстро дочерпали кашу из мисок, стоя по горло в Азовском море, свободной рукой отмахиваясь от стаи, минуты за три спустили лодку с пляжа на воду и опомнились уже в километре, где от нас, наконец отвязались вампиры. Дальше мы шли ночью не ближе пяти-шести кабельтовых от косы, сменяя друг-друга у румпеля. По-первости правил я, как имеющий некоторый опыт хождения под парусом, потом объяснил своему напарнику, что Полярная должна быть над правой вантой — и заснул провалом, как под наркозом. Когда проснулся, первый вопрос меня интересовавший, оказался: "Слушай, мы где, собственно?". Стоял такой густой туман, что не видно было не только нужной звезды, а, помнится, и ванты. Еще как-то можно было угадать — где Луна. Мы долго собачились насчет направления движения земного спутника по небосводу, пока не определились, что идем не параллельно стрелке в запланированный Геническ, а перпендикулярно ей и верней всего, что в сторону Бердянска. Часа четыре мы потом пилили на запад, пока не услышали в утреннем тумане шум прибоя у искомого географического объекта. На крайнем северном конце знаменитой косы в поселке, так и называвшемся Стрелковое, мы купили на пляже молоко и пирожки у очень красивой девчушки, крымской татарки. Поселок числился за Херсонской, а не за Крымской областью и там было полно соплеменников девочки. Все-таки, это был кусочек земли их предков, единственный, разрешенный им для проживания, в отличие от Ялты, Бахчисарая или Алупки, где даже прославленный Султан Амет-Хан не имел права жить рядом со своим бюстом дважды Героя Советского Союза.