Сейчас Максим Иваныч не испытывал ничего, кроме злости и усталости. А если учесть, что за время руководства в Лепрозории он уже давно привык к двум этим чувствам, практически сроднился с ними, то можно сказать, что и совсем уже ничего не ощущал.

Красный служебный телефон, плотно привинченный грубыми металлическими болтами к стене кабинета, словно издевательски подмигивал ему своей единственной зеленой кнопкой, отвечавшей за звонки столичному руководству.

– Здорово, мудак, чтоб тебя, - поприветствовал Максим Иваныч аппарат, закрыв за собой дверь, и прошел к столу.

Он недолюбливал свое начальство. Особенно тех, кто обычно беседовал с ним по этому телефону. Он насчитал пять или шесть различных голосов. Обладатели некоторых были ему знакомы по прежней службе. Бок о бок с этими людьми он когда-то, еще сопливым мальчишкой, участвовал в спецоперациях под Кандагаром и у Джафета. А ныне кое-кто из его боевых товарищей достиг весьма почетных высот на карьерной лестнице.

Но когда они разговаривали с Максимом Иванычем по красному телефону, то чаще всего выступали в качестве посредников между ним и кем-то еще. Кем-то, чей тихий, но не терпящий возражений голос капитан слышал лишь пару раз за все то время, что возглавлял гарнизон в Лепрозории. Обладателя этого голоса капитан про себя прозвал «москвой». Он представлялся ему высоким гладко выбритым мужчиной средних лет, в омерзительном деловом костюме с каким-нибудь омерзительно подходящим этому костюму галстуком. Капитан испытывал отвращение к голосу москвы. Возможно оттого, что понимал: если что-то случится, тип «на том конце провода» почти наверняка окажется «не причем». Выработанная годами безотказная схема: начальство, санкционирующее нечто не вполне законное, в случае неудачи прикрывается телами «исполнителей». И капитану не нравилось ощущать себя в роли такого прикрытия для человека, который с ним по телефону от силы двумя словами перебросился за все время!

Открыв один из ящиков, Максим Иваныч достал фляжку со спиртом. Привычным движением открутил крышку и с мрачным наслаждением присосался к горлышку. Жгучая жидкость проскользнула в желудок, и там разлилось благословенное успокаивающее тепло.

Его раздражала и собственная несообразительность. То, что он пошел на поводу у этой девчонки, было непростительной ошибкой. И именно эта ошибка давала повод для возмущения старому очкарику Померанцеву.

Ученый также не вызывал у него симпатий. Он терпел выходки этого гражданина только потому, что так приказал голос. Но, будь его воля…

В дверь тихо постучали.

– Войдите! - крикнул капитан, убрав фляжку на место.

Дверь открылась, и в кабинет не столько вошел, сколько вполз с виноватым видом один из солдат. Голова низко опущена, глаза уперлись в дощатый пол, гимнастерка обвисла на безвольном теле, как половая тряпка на швабре.

Максим Иваныч ненавидел свою работу.

– Ну здравствуй, Петров. Дверь-то закрой.

Солдат молча подчинился.

Капитан встал из-за стола и медленно подошел к посетителю.

– Понимаешь, зачем я тебя вызвал, Петров?

Тот кивнул, все также не подымая глаз от пола.

– На старшего смотреть, боец! - заорал, взорвавшись, Максим Иваныч и одним мощным ударом сбил солдата с ног.

– Ты что же, Петров, детство вспомнил, ты решил, что я тебя в угол здесь ставить буду, да?! Встать!!!

Мальчишка начал медленно подниматься, но очередной расчетливый удар - на сей раз ногой, тяжелым армейским ботинком под ребра - заставил его вновь отлететь к стене. Он закашлялся, а широко раскрытые глаза заблестели от слез.

– Ты, еп твою мать, что же думаешь - мы тут, на территории, бабочек что ли ловим?! - еще одним пинком капитан разбил солдату губы и сломал нос.

– Встать, сука! - он выхватил из кобуры оружие.

Юнец попытался опереться рукой о стену, и на этот раз Максим Иваныч размозжил ему пальцы рукояткой пистолета.

– Скулишь, как щенок… Да ты и есть щенок! Вонючая собака, - капитан сплюнул, потом вытер рукавом рот и усы. - Ты даже не представляешь, Петров, какой угрозе ты всех нас подверг, выпустив больного на свободу.

Еще один пинок.

– Ты своего командира за идиота что ли держишь?! Ты думаешь, я поверю в те сказки, что ты нес? Ты думаешь, камеры не следили за тобой, когда ты с пультом дурака валял?!

Еще удар. Тот, внизу, теперь уже просто тихо истекал кровью и даже не пытался сопротивляться или как-то оправдываться. Возможно, у него уже не осталось сил на это.

– Любишь друзей, да? Помог другу он, выручил идиота… А родину ты любишь?! Я тебя заставлю любить свою страну, ублюдок, - наклонившись, капитан ткнул стволом в затылок солдата, вжал изо всей силы, сдирая с черепа кожу вместе с волосами. Взвел курок.

– Ну что, Петров, ты уже начал любить родину?

Тот что-то промычал разбитыми губами.

– Не слышу, гнида! Любишь родину, боец?!!

Мычание перешло протяжный стон. В нос ударил резкий запах мочи.

Максим Иваныч усмехнулся:

– Вот так-то.

Он вернулся к своему столу, брезгливо бросил на него оружие. Посмотрел за окно - темнело.

– Хреновые дела, Петров… Да ты не обижайся. И я тоже виноват - притащил эту бабу, нашел время. И я тоже должен родину любить. А, Петров?

Сзади раздался плач.

– Не хнычь, боец, не стоит. Наказание надо принимать… твердо. - Капитан взял правой рукой пистолет, ладонь левой растопырил на столе и, размахнувшись, ударил себя по пальцам.

В это миг пронзительно взвыла сирена.