От няни я перенимала все её смоленские просторечные обороты. Мама долго боролась с моими деепричастиями типа: лежа, седя, боюся. Она была поборницей безукоризненно правильной литературной речи. Но были слова и выражения, которые неожиданно её восхищали: ведро полное срезь, то есть с верхом, или платок сорочьего цвета– белый в чёрную крапинку. Из поговорок и прибауток Насти в наш обиход вошли две: корова и курочка – сготовит и дурочка, и с грубоватым деревенским юмором и насмешкой: красавица без волос, румянец во весь нос!

Одним из ярких детских воспоминаний стали страшные первозданные грозы того далёкого лета. Мы были с няней совсем одни в маленьком деревянном доме на краю леса. Грозы обычно случались к вечеру. Няня задолго могла их предсказать. Она захлопывала окна, запирала дверь, чтобы не влетела шаровая молния. Вёдра и тазы нарочно не заносили в дом, чтобы набралась для мытья мягкая и полезная дождевая вода. При каждом ударе грома няня начинала истово креститься. Ей казалось, что это бог гневается. Мне передавался нянин страх. От частых вспышек молний хотелось зажмурить глаза.

Гулкий шум падающих с неба тяжёлых струй сотрясал стены.

Няня была суеверна. Приметы становились частью нашего бытования. «Тьфу-тьфу с гуся вода» – это когда меня мыла или умывала из рукомойника. Видя мои слабые похожие на пух волосы, няня предложила обрить меня наголо и обязательно зарыть сбритые волосы в землю, чтобы ворона не унесла моё счастье. На новолунье, она говорила, надо достать, любую монетку, хотя бы гривенник, и «взять ее на зубок», чтобы деньги водились…

Совсем неожиданно, когда мне исполнилось пять лет, родители рассчитали Настю. Она навсегда ушла из нашей жизни.

Не знаю, в чем истинная причина такого скоропалительного решения. Скорее всего, финансовые проблемы, родители были больше не в состоянии содержать няню. Им предложили для меня место в хорошем детском саду.

Теперь уже в возрасте старше тогдашнего Насти, с нежностью и благодарностью её вспоминая, мне захотелось хотя бы в слове запечатлеть её образ…

Сами собой всплыли строки Е. Евтушенко из программного стихотворения памяти Ахматовой: «Лежала, как готовилась к венцу, устав стирать, мести, скрести и штопать, крестьянка по рукам и по лицу, а, впрочем, домработница, должно быть…»

Есть у меня слабое утешение, что, может, теперь душа Насти, наконец, нашла своё пристанище под яблонькой с золотыми яблочками, той самой, о которой она рассказывала мне в детстве, растущей в раю.

Сколько себя помню, в доме у нас всегда звучали стихи, вернее, отдельные особенно запомнившиеся и полюбившиеся строфы. Некоторые из них были ещё явно дореволюционного происхождения, родители усвоили их в раннем детстве и как фольклор донесли до меня. Имя автора в потоке времени забылось, но стихи от этого не потеряли свою прелесть. Особенно мне нравился папин пересказ «Собачки Бум»: «У бабушки-забавушки собачка Бум жила, однажды Буму бабушка пирожных напекла. Глядят, а мышки съели всё, пирожных больше нет». Кончалась история тем, что бабушка собралась в чужой далёкий край: «Ну, Бум, прощайся с детками и шапочку снимай». Намёк на вынужденную эмиграцию. Чьи эти строки? А вот из маминого детства: «Я – Стёпка-растрёпка-хрю, я свиньям похлёбку варю. Нет в мире похлёбки вкусней, не веришь – спроси у свиней». Саша Чёрный?

В дремучий лес русской сказки погружала папина присказка, неведомо откуда им почерпнутая, возможно, от его отца – уроженца Мещерского края: «В камышах шишикает шишига. Не купайся, сгинешь за копейку. Дал шишиге хлеба я ковригу. А она дулейку». Только теперь, благодаря Интернету, я узнала, что строки эти принадлежат расстрелянному в 1938 году, незаслуженно забытому в наше время, крестьянскому поэту Петру Орешину.

«Кто едет, кто мчится под хладною мглой? Ездок запоздалый, с ним сын молодой». Зима, за окнами темно. Ледяной узор на стекле. Температура у меня никак не снижается. Мама ставит мне горчичники и велит терпеть. Она открывает тонкую серую книжицу с пометкой Детгиз и начинает читать. Я не чувствую жжения, я вижу только всадника с ребёнком, сплетённые кроны деревьев, выпирающие узловатые корни… Дорога удивительно знакома, там ниже река…

Первое лирическое стихотворение, вызвавшее одновременно восторг и слёзы, было знаменитое: «Колокольчики мои, цветики степные…». Я впервые ощутила, что душа буквально в плену этих неизъяснимо прекрасных строк, создающих иллюзию полёта. В этом стихотворении есть тайна. Положенное на музыку, оно превратилось в музыкальный шедевр. Вообще у нас дома очень любили этого не популярного в советское время поэта. Первое впечатление о народовольцах я почерпнула из полемической баллады А.К.Толстого «Порой весёлой мая шли по лугу два лада», написанной в псевдонародном стиле. В классе шестом учительница пения хотела подготовить со мной мелодекламацию маленького хрестоматийного стихотворения «Осень, осыпается весь наш бедный сад, Листья пожелтелые по ветру летят…». Стихотворение мне безумно нравилось, я чувствовала его необычайную музыкальность, но к моему стыду, у меня не получалось следовать за аккомпанементом. Пришлось расстаться с этой затеей.

Теперь, почти через полвека, я с благодарностью вспоминаю свой первый учебник по литературе «Родная речь». Как тщательно и любовно составлялись хрестоматии для начальной школы. Какой строгий отбор прошли знаменитые авторы. Их строки должны были завоевать неискушённое детское сердце, привить ему чувство добра и красоты. Каждое стихотворение было открытием, вызывавшим радость узнавания. Именно с этих прозрачных гармоничных строк, посвящённых временам года, начиналась любовь к родной земле и формировалось национальное самосознание. Если «Солнце нашей поэзии» можно уподобить верховному божеству, то остальные во всём их множестве и разнообразии – духи природы. Среди них и крестьянские поэты, и поборники «Чистого искусства»: Мей, Майков, Тютчев, Алексей Толстой, Плещеев, Фет (всех не перечислить) – драгоценная россыпь Золотого века, бережно передаваемая от поколения к поколению. Не случайно в грустные моменты жизни, как формула надежды, само собой всплывает: «Из царства вьюг и снега, так свеж и чист, твой вылетает май» или «Повисли перлы дождевые, и солнце нити золотит». Настоящая поэзия, как музыка Моцарта, вне времени.... «Печаль моя светла», если вспомнить пушкинское всеобъемлющее определение состояния души.

Хочется признаться в горячей детской любви ещё к одному стихотворению. Без него не будет полной ни одна книга для чтения в начальной школе. Я имею в виду стихотворение И. Сурикова «Детство». Магия притяжения, явленная в незамысловатых строчках: «Ветхую шубейку скинешь с плеч долой…» и дальше «И начну у бабки сказки я просить, и начнёт мне бабка сказки говорить», одинаково завораживает взрослого и ребёнка. Мне кажется, что память о земле, где мы жили, и национальном характере даётся с рождения. В суете мы этого не помним, но есть мелодии и строки, способные её пробудить. Никто не скажет наверняка, что такое поэзия, из чего она растёт, перефразируя Анну Ахматову, но она здесь, в самом дыхании нашей «жизни тленной, тленной и прекрасной».

В доме царили суматоха и чемоданное настроение. Папа время от времени, чтобы разрядить обстановку, комментировал события с опереточным пафосом:

Мама решила за год до школы вывезти меня на всё лето к морю. Врачи настаивали на удалении гланд, а для этого надо было укрепить организм, желательно в Анапе. Ради моего здоровья мама была готова на любые жертвы. Она сумела занять деньги на поездку и с великим трудом добилась на работе отпуска за свой счёт.