Наконец, выходят на «Белорусской». Прямо перед ними огромные женщины в валенках, закутанные до бровей в серые пуховые платки, хлопают руками в брезентовых рукавицах и катят ящик с мороженым. Ни дать ни взять снежные бабы. Мороженое на лотке, завёрнутое в малиновую, зелёную и фиолетовую фольгу, напоминает ёлочные игрушки. У девочки больное горло, и ей не покупают мороженое. Она тайком завидует счастливым детям, которые в любой мороз грызут эскимо прямо на улице.
По дороге заходят в большой угловой магазин за тортом. Пахнет свежемолотым кофе. Девочка после ледяного воздуха с наслаждением втягивает тёплый, чуть будоражащий запах пряностей. Глаза разбегаются от кремовошоколадного изобилия. Покупатели интересуются «Золотым и Серебряным ярлыком». Девочка не знает, что речь идёт о марке великолепных кексов. За свою короткую жизнь она многое не пробовала. Торт выбирают долго. Маме нравится ванильный с грибками, девочка любит трюфельный, папа согласен на любой. Наконец, вспоминают, что любимый бабушкин торт «Ленинградский», его нести и вручать доверяют девочке. Подымаясь по лестнице, она предвкушает, как бабушка громко обрадуется им и торту.
В бабушкиной просторной квартире с высокими потолками праздничная суматоха и тарарам. Уже некуда вешать пальто. Бабушка мечется от гостей на кухню: не подгорел бы её фирменный капустный пирог… А, вот и дед, совсем седой, чисто побритый, опирается на палочку…
Бабушка – шумная, говорливая, пылкая в проявлении чувств, а он тихий, молчаливый…
Известно, что в молодости он был очень красив: высокий, голубоглазый, с тонкими чертами лица, с кудрями червонного золота, родом из Мещерского края, земляк Есенина. Бабушка до сих пор в него влюблена…
Из детской, давясь смешком, выходит стройная светловолосая женщина – это папина старшая сестра. Ей сорок лет, у неё трое сыновей, заботливый муж и ответственная профессия: инженер-строитель. Удивительно. Сорок лет так много, а она звонко смеётся, ямочки на щеках, и всё время шутит. «Раздевайте вашу принцессу», – это она про девочку. Они с мужем тоже хотели девочку, но рождались только мальчики…
В прихожей ярко пахнет духами «Красная Москва». Амама любит «Манон». С незапамятных времён девочка помнит нежный запах, с едва уловимой горчинкой. Мама каждое утро даёт ей в садик надушенный платок… Белые весенние нарциссы так же пахнут. Мама почти всегда серьёзная, и улыбка у неё грустная, чуть-чуть рассеянная… Бабушка кому-то говорила про неё: иностранка. Кто-то из маминых предков приехал давным-давно в Россию то ли из Польши, то ли из Германии, а может, из Франции?
Но какая же она иностранка, если говорит по-русски и читает девочке сказки Пушкина.
Дверь в детскую, где стоит ёлка, увешанная шарами и картонными игрушками, открывается, и она с радостью видит трёх своих двоюродных братьев. Старший совсем взрослый, 15 лет, по словам бабушки, вылитый дед в молодости, поспешно уходит: к нему зашли одноклассницы Люся и Наташа, и, пока накрывают стол, они ставят пластинки и танцуют. Средний и младший готовы принять девочку в свою компанию. Среднему – Ване – одиннадцать, на бледном лице очки, в четыре года он самостоятельно научился читать и теперь глотает книжку за книжкой. Он не знает, о чём беседовать с дошкольницей, и предпочитает молчать. У семилетнего Шурика абсолютный слух, все говорят, его можно обучать игре на скрипке. Шурик встаёт, делает серьёзное лицо, хмурит брови и, копируя профессиональных чтецов, выдаёт экспромт: «Вголове вошь – очень хорош!». Девочка потрясена. Общение завязалось, но в самый интересный момент зовут к столу.
Бабушка ни за что не хочет расставаться со своим из прошлого века столом, длиной во всю комнату, на толстых слоновьих ножках. Все рассаживаются. Все – это её родня. Как её много!
Дяди, тёти – родные, двоюродные…
В каждом доме на праздник свои угощения. В бабушкином это: капустный пирог, винегрет, густо усыпанный зелёным луком, телячья колбаса с фисташками, обёрнутая в нежнейшее сало, и непременно селёдка. В папином детстве, когда жили впроголодь и покупали по карточкам, он пообещал бабушке, что, когда вырастет, подарит ей селёдку величиной с дом.
Взрослые пьют из рюмочек розоватый портвейн, чокаются друг с другом – и говорят, говорят, спорят, доказывают что-то. Кто-то наливает дедушке напиток покрепче. Бабушка немедленно забирает стопку и категоричным тоном заявляет: «Васеньке – нельзя». Чтоб не обижать гостей, она готова принять удар на себя…
Девочке многое непонятно, ей не интересно вникать во взрослые разговоры. Она разомлела от шума, духоты и разнообразия впечатлений. Наконец, мама встаёт – «ну, нам пора, завтра же на работу» На девочку напяливают шубку и уводят. Она упирается. Ей хочется спать.
На площади перед Белорусским вокзалом: холодно и пустынно.
«Давай возьмём такси», – предлагает мама. Папа ловит такси. Сонную девочку запихивают в машину на колени к маме. Изредка она просыпается от яркого света встречных машин. Большая нарядная ёлка, убранная мишурой, и зимняя карусель с закоченевшими снежными бабами с малиновым эскимо в руках снова проплывают перед глазами…
Праздник многоликий, как волшебное кино, прокручивает отдельные фрагменты и уходит навсегда в глубины подсознания. Девочка роняет голову и улыбается во сне.
Четверть века спустя почти все участники этого счастливого семейного застолья ушли в лучший мир. В лучший или нет, никто не знает, но в сердце выросшей девочки они по-прежнему живы:
В день ангела бабушки нашей
У внучки забот полон рот:
Как выбрать вкуснее и краше
В Филлиповской булочной торт.
А после семейные сцены:
Знакомство внучат и возня.
Три брата моих – три кузена
Вкруг ёлки обводят меня.
Пальто отрясают в передней,
И снова протяжный звонок.
Старушка, не снявши передник,
На детский спешит голосок.
И дед осторожной походкой,
Побрившись, выходит к гостям.
Как день угасающий, кротко
Он чуть улыбается нам.
Родные и слева, и справа -
Морозная темь за окном.
В таком же счастливом составе
Уже не собраться потом.
Команда надёжная в сборе –
И можно на вёсла налечь!
Так жутко, так весело в море –
И скрыта до времени течь.
Архиповна и Настя
Архиповна была маленькая, морщинистая, с тощим пучком седых волос на затылке и при этом не по возрасту живая, сноровистая и острая на язык. Про неё мне рассказывали родители. В Москве в те достопамятные времена няни по уходу за детьми были в большой цене. Отпуск по случаю рождения ребенка предполагал 3 месяца, а как известно, бабушка есть ни в каждой семье… Папа настаивал, чтобы мама вышла на работу, отнюдь не из-за ее символической зарплаты. Он полагал, что ей будет хорошо в кругу милых интеллигентных людей, где ее ценили за широту интересов и тонкий художественный вкус. Работали они в одном из лучших в Москве академических институтов с устоявшимися традициями, вместе в обеденный перерыв ходили в столовую.
Архиповну, несмотря на ее почти 80 лет, рекомендовали как отменную прачку. Свою карьеру она начала ещё до революции у купцов. Но у каждой медали, как водится, две стороны. У Архиповны была своя хорошо отлаженная система по закаливанию младенцев. Она ловко смиряла меня свивальником (гарантия, что ножки не искривятся) и выносила гулять по любой погоде, нередко пятки мои зимой торчали наружу, но тем не менее я у неё не простужалась. Вместо оставленного прикорма давала тряпочку с нажёванным хлебом, и злые языки утверждали, что мой здоровый сон продлевался не без помощи маковой настойки. Иногда её навещал внучатый племянник, молчаливый подросток с иконописным лицом, кажется, сирота, ему она и передавала кульки с крупами, полагая, что доверчивые, вечно занятые хозяева никогда не проверяют свои скудные запасы… Любимым ее занятием было пить на коммунальной кухне крепкий до горечи чай с чем-либо в прикуску и с высоты опыта поучать товарок. Свою преемницу Настю, которая не без крестьянского лукавства посетовала, что не умеет готовить по-городскому, Архиповна напутствовала следующим образом: «В деревне жила? Жила. Свиньям варила? – Варила. А им и подавно сваришь!»
