Слава Кедров вольно устроился в мягком массивном кресле в баре. Он хорошо выглядел: резко очерченное лицо, с удивительно приятной легкой полуулыбкой, кожа цвета загара. Выделялись серые глаза: мягкие и цепкие, доброжелательные и жесткие одновременно. На нем кремовые брюки и такого же цвета туфли, бархатистый черный пуловер, одетый на голое тело. Поблескивает на шее золотая цепочка. Но самое главное, что бросается в глаза – абсолютно здоровый вид: свежая кожа, короткие, «ежиком», серебристые волосы, белозубая улыбка, безупречно новая и красивая одежда – создают ощущение прозрачной свежести, кинематографической привлекательности. Было ощущение, как будто я вижу съемки фильма и загримированного актера в специально созданном интерьере. В одной руке он держал коричневую тоненькую сигаретку, в другой – длинный стакан с оранжевым напитком, который потягивал через соломинку.

Да нет же – это он, Слава Кедров, и совсем не на съемках. Я узнал его сразу – он не изменился за эти восемь лет, что мы не виделись. Последний раз мы встречались здесь же, в Сочи, на первенстве страны, когда он стал чемпионом, а я был пятым в прыжках в длину. Ему тогда было года двадцать два. После этого я больше не выступал, «сошел» в двадцать шесть лет, закончил свой торговый институт, но работать остался тренером и преподавателем физкультуры у себя в институте. Про Славу я регулярно читал – он удачно выступал еще три года, выигрывал международные соревнования, а потом ушел из спорта совсем, что бывает нечасто с известными спортсменами.

Еще когда я выступал, нам частенько приходилось встречаться на сборах, соревнованиях. Здесь, в Сочи, мы даже жили в одном номере. Не скажу, что мы стали друзьями, но приятелями были. Я тянулся к нему и безоговорочно признавал даже не столько его спортивный авторитет, сколько человеческое обаяние, своеобразие ума. Он был для меня кумиром во всех отношениях. Мне кажется, он органически не любил посредственность во всем, и это качество было у него, наверное, от рождения. Многие находили его высокомерным – он мало с кем общался. Друзей среди спортсменов у него в те годы почти не было, но видно было, что он от этого не особенно страдает – привык быть один, над всеми. В те годы он рассказывал мне о двух своих хороших приятелях там, дома в Москве. Один из них был набирающим известность писателем, другой – летчиком. Он так живо и красочно вспоминал о них, что я хорошо представлял себе этих незаурядных парней-гусаров, завидуя их дружбе, интересному времяпрепровождению.

Ко мне он относился со снисходительным интересом, мягко подшучивал над моей провинциальностью, доверчивостью, но был честен, не выпячивал своего превосходства. Во мне его, наверное, привлекало лишь то, что я в то время очень серьезно занимался изучением систем тренировок легкоатлетов, перечитал массу литературы, пытался разработать свой метод. Он уважительно вникал в детали моей самодеятельности, советовал.

По многим своим знакомым, да и глядя на себя, я видел – наше поколение постарело: кто погрузнел, кто поседел, кто сморщился. Когда я увидел Славу, во мне всколыхнулось полудетское, радостно-волнующее чувство, возникающее при неожиданной встрече с любимым киноактером. Кедров светился изнутри завораживающим и притягивающим светом. В первое мгновение я не знал, как себя вести. Может быть, он меня и не узнает. Но Кедров вцепился в меня глазами, лицо его ожило, заблестели белые зубы. Он резко встал и шагнул мне навстречу:

– Юра, здравствуй! Очень рад тебя видеть. Вот уж не думал!

Я заволновался, как мальчишка. Крепко сжал его руку, обнял левой рукой, ткнулся носом в его плечо.

– Слава, вот так встреча!

Он жестом пригласил меня сесть в кресло рядом с собой. Я опустился в красноватый свет низко висящей над столиком лампы.

– Что будешь пить? Ты сейчас выступаешь? Выпьем за встречу? – Сразу втягивая меня в свой ритм, спросил он.

– Нет, все уже. Тренирую. Выпью с тобой с удовольствием. Что ты будешь? Я сейчас закажу. – Руки мои хаотично елозили по столику, лицо пылало.

Во мне самолюбия хоть отбавляй, но в этот момент я почувствовал себя хилым школьником, с которым заговорил олимпийский чемпион. Наверное, это от того, что невольно мысленно я сравнивал себя с ним. Я смотрел на этого яркого, легкого молодого человека, и как бы со стороны видел себя – полноватого, с постной невзрачной физиономией, в нелепом, великоватом, горчичного цвета костюме и в столь же нелепых туфлях на высоких каблуках.

– Это апельсиновый сок. – Слава указал на свой стакан. – Ты знаешь, я нечасто расслабляюсь. Предлагаю то же самое с водкой и возьмем орешки. Согласен? – Он поднял руку, как бы показывая бармену свой указательный палец.

Парень за стойкой, в черном фраке с бабочкой, сверкающий черными волосами и глазами, понимающе кивнул. Через минуту к столу подошел официант, наклонился, приветливо улыбаясь:

– Слушаю вас.

Слава, сделал заказ и вновь взял меня в свое поле зрения:

– Рассказывай, как живешь.

Коктейль получился приятный – вкуса водки не чувствовалось, однако с первых же глотков в голову поползло уютное тепло. Постепенно расковываясь, обретая возможность управлять собой, как это бывает, когда избавляешься от предстартового волнения, я рассказывал ему о себе, словно сознавая, что ему, Кедрову, нужно говорить лишь о самом значительном, самом интересном и необычном, иначе буду выглядеть в его глазах серой посредственностью, а этого мне не хотелось. В сущности, рассказывать особенно нечего: живу там же, в Приморске, женился, дочери четыре года, тренирую, подготовил двух мастеров спорта, свою систему тренировок не забыл – потихоньку внедряю, пишу кандидатскую.

Он слушал молча, но изменялось выражение глаз, губы то растягивались, в легкой улыбке, то округлялись, брови и лоб гармонично дополняли эту выразительную мимическую игру. Он не выпускал из руки сигарету, которая, вероятно, потухла сразу же, как была зажжена. Периодически он медленно подносил ее к губам и как бы делал легкую затяжку, затем долго выпускал воображаемый «дым», слегка выпятив нижнюю губу. Я закурил по-настоящему свои «Столичные» и почувствовал себя еще непринужденнее.

– Здесь я на сборах со своим Захаровым.

Слава молниеносно отреагировал:

– Это твой?

– Да. – Я любовался уважительным удивлением. – Готовимся к Кубку. Он уже может выигрывать.

Он опять лишь просигналил мимикой – дескать, возможно, посмотрим.

Я довольно быстро выпил свой коктейль, а у Славы лишь чуть поубавилось желтого ароматного напитка, хотя он довольно часто прикладывался к соломинке.

– Юра, ты выпей еще.

Увидев, что я не возражаю, он ткнул указательным пальцем в мой стакан, и поднял его кверху. Наблюдавший за нами из угла бара официант, кивнул – все понял.

– А ты? После твоей победы на Кубке Европы ничего о тебе не слышал. – Не терпелось спросить мне.

– Ничего, – он задумался – тружусь.

– Ты в спорте?

– И да, и нет. Когда закончил выступать, сразу после того Кубка Европы, поступил в аспирантуру, но не по спортивной медицине, нет. Решил, что нужно, наконец, заняться делом, которому учился – лечить людей. Работал с онкологическими больными, быстро написал неплохую, как говорили, диссертацию, защитился. – Он сделал крупный глоток без соломинки. – Потом какой-то тупик: работа с утра до глубокой ночи, удовлетворения мало – наши больные выздоравливают редко, а в науке за фасадом романтического, торжественного блеска оказалось много бесполезной суеты и делячества. Были идеи, планы, но преодолевать все нарастающие повседневные трудности: добывать реактивы, оборудование, лекарства, отстаивать очевидное… И все это за мизерную зарплату. Скоро энтузиазм закончился – стало как-то скучно и тоскливо беспросветно. – Слава сжал челюсти, чувствовалось, что этот период в жизни был у него непростым. Еще раз он приложился к соломинке и, сосредоточившись на давно потухшей сигарете, продолжал: – Потом ребята устроили директором турбазы, вскоре мы ее приватизировали, да и еще кое-что. Так сейчас и живем. – Он изобразил затяжку и, видимо, решил дальше не уточнять.