Когда к крыльцу подошла апельсинового цвета Митина машина с черными брешами цифр на боку, Аля выскочила на мороз, не боясь простудиться, и закричала:

– Митя! Митька, скорее!

Он услышал ее и, не поверив своим глазам, перегнулся к противоположному стеклу. Его круглые глаза стали еще больше, а губы шевельнулись. Еще не выйдя из машины, он уже что-то спрашивал. Потом все же догадался выбраться наружу и побежал к сестре, даже не заперев дверцу.

– Ты что тут делаешь?!

Он затолкал ее назад в вестибюль и обеими руками вцепился в Алькины плечи:

– Ну?!

– Стася здесь, – ответила она уже спокойно, ругая себя за то, что, забывшись, напугала брата. – Да ничего страшного… Аппендикс удалили.

– А, я же говорил! – он торжествующе разулыбался. – А вы не верили, что это аппендицит. Так она теперь заштопанная? Может, будет поменьше задаваться?

Аля отвела глаза: "Бедный ты мой…" И засмеялась:

– Может быть.

Ей бы ляпнуть какую-нибудь пошлость, вроде: "Товар с брачком", чтобы Митя окончательно успокоился, ведь он лучше всех знал, что Аля не станет смеяться над настоящей бедой. И она пыталась себя заставить, вот только язык ни в какую не желал ее слушаться.

Но Митя и так не выглядел встревоженным. Может, потому, что не мог припомнить случая, когда сестра его обманывала, и принял ее слова на веру… Исподволь разглядывая его смеющееся лицо и перебрасываясь обычными фразами, Аля думала: "Неужели ему никогда не приходило в голову, что ее так же легко потерять, как и любого другого человека? Потерять, даже не получив… Неужели я так же потеряю Линнея? Господи, ну почему я такая?! Почему я снова думаю о нем, когда Стася… Стася…"

– Эй, что случилось? – Митя пристально вгляделся в ее лицо. – Что-то не так? Ты мне все сказала? Алька! Я же все равно узнаю!

Она с трудом выдавила очередную ложь:

– У нее был перитонит. Операция очень тяжелая… Долго делали. А она домой просится. К нам…

– К нам?! – он так и просиял. – Правда? Так пошли за ней! Это здорово. Ей, наверное, отлежаться надо?

– Надо. С месяц.

– Месяц? Вот здорово!

Чтобы у него не возникало больше вопросов, Аля пояснила:

– Маму она не хочет обременять, а я целый день буду рядом.

Митя с готовностью вызвался:

– Я могу взять за свой счет.

– Нет, не надо, – испуганно вскинулась она. – Стасе же отдыхать нужно будет! А ты разве дашь…

У них и так оставалось слишком мало времени для того, что задумала Алька. Теперь присутствие брата могло помешать еще больше, чем когда она сама отправлялась к Линнею.

Внутри нее все болезненно сжалось, едва она произнесла его имя. Она поднималась рядом с братом на второй этаж, на ходу объясняя, что Стасе еще нельзя вставать, и нужно будет ее каким-то образом спустить вниз, а сама в каждой угловой тени видела осунувшееся лицо Линнея. То лицо, на которое Аля могла бы, не отрываясь, смотреть всю жизнь… То лицо, на которое она готова была молиться, как на образ… То лицо, что проступало даже поверх черт Стаси…

      "Разве я смогу от него отказаться?! – ей хотелось закричать об этом так, чтобы Стася услышала и сделала бы это прежде нее. Но Аля знала, что не имеет на это права. Это был ее замысел, о котором Стася даже не подозревала, и Альке в одиночку предстояло пережить последствия.

– Куда в верхней одежде? – крикнул им вслед резкий женский голос, но Митя даже не обернулся, только на ходу стянул куртку.

– Митька, а ты потолстел, – вдруг обнаружила Аля. – Нет, не потолстел… Поздоровел как-то!

"Вчера я не могла этого увидеть…"

– Я подкачался, – смущенно признался он. – У нас там есть небольшой зальчик. Я решил попробовать.

Алька с уважением тронула его руку возле плеча:

– Помогло. Действительно, заметно!

Он повел головой, как одноглазая птица:

– Может, она тоже заметит?

– Конечно, заметит, – заверила Алька, не покривив душой, потому что сегодняшняя Стася действительно не могла не заметить.

"Горе открывает нам глаза, – обнаружила она с обидой. – Почему так? Почему человек видит лучше, только оглядываясь назад? Она ведь уже не с нами… Мы уже ее прожитая жизнь. Он – ее несостоявшаяся жизнь".

– Что-то ты мне не нравишься, – с подозрением пробормотал Митя, заглядывая ей в лицо. – Какая-то ты потухшая…

Аля опять попыталась оправдаться:

– Думаешь, я не расстроилась за нее? Она ведь намучилась. А мы даже не знали.

– Они могли бы позвонить и до операции!

– Это была срочная операция. Перитонит, он ведь не ждет… Ей было больно.

Он вяло согласился:

– Ну да, я понимаю…

"Он что-то почуял, – решила она со страхом. – Нужно получше следить за своей физиономией."

Заглянув первой, Аля разрешила ему пройти в палату, где сразу воцарилась испуганная тишина. Никогда еще Митино появление не вызывало такого эффекта, отметила Алька, покосившись на него. Он не заметил ее взгляда, оцепеневший, то ли от присутствия Стаси, к которому ему давно пора было привыкнуть, то ли от вызванной им самим тишины.

Беспечный голос Станиславы прошелся по ней и легко раскроил надвое:

– А вот и мое любимое такси! Наконец-то… Я уж решила, что вы про меня забыли.

*****

Она помнила, что перед этим смотрела какой-то фильм – Митька притащил кассету, и поставил, не сказав названия, а начало Стася пропустила, сосредоточенная на новом для себя положении больной. Не просто больной – умирающей. От этого слова хотелось отмахнуться, как от злой осы, которая все равно исхитрится и ужалит, но есть надежда, хоть чуть-чуть оттянуть этот момент.

Фантастика оказалась печальной. Если б Митя знал правду, то, конечно, раздобыл бы какую-нибудь комедию. Но от него уже второй день все скрывали, а он – простая душа! – даже не удивлялся тому, зачем сестра так упорно учится ставить уколы.

      В этом эпизоде, где Стася включилась, показывали планету стариков, которые решают отдать весь воздух другой планете, где живут люди помоложе. Каким образом это собирались осуществить, Стася как-то упустила. Но это ее и не заинтересовало. Она смотрела на экранную старушку, тискавшую свою собачку, и обе казались Стасе чем-то похожими на Альку, какой она могла стать лет в восемьдесят… Такие же курносые, с улыбчивыми мордашками и бесхитростными глазами.

"Я не увижу ее такой", – только успела подумать Стася, как тут старая женщина из фильма заговорила, уже не сдерживая слез:

– Ничего, Зюзя, не бойся, мы ведь с тобой уже старенькие. Нам умирать не страшно… Ничего, Зюзя… Ах, моя милая, я так долго жила! Все жила и жила, а самого главного не успела… Никто так и не полюбил меня, Зюзя! И я никого не любила. Кроме тебя…

Стася знала, что Альке видны ее слезы, но даже не пыталась их скрыть. Она только старалась не всхлипывать, чтобы плач не обернулся истерикой, которую Стася все время чувствовала в себе, но ухитрялась удерживать. А вот никакого рака она не чувствовала.

Сглотнув слезы, она сказала, не глядя на Алю, но зная, что та ее слушает:

– Помнишь, в детстве у меня был золотой сундучок? Ну, не золотой, конечно, на самом-то деле… Маленький такой, его можно было на ладошку поставить. С пластмассовым черным висячим замочком… Мне почему-то все время казалось, что однажды я открою его и обнаружу там чудо. Можешь себе представить? Такие сундучки были, наверное, у всех девчонок…

Алька улыбнулась:

– У меня не было.

Увлекшись, Стася не услышала ее:

– … но именно мой казался мне особенным. Все считали меня такой разумной девочкой, такой правильной… Я и была такой. Я и сейчас такая… Почему же день за днем проверяла этот копеечный сундучок?

– При чем тут – копеечный? – удивилась Аля.

– Да знаю, знаю! Чудо не купишь… Вот ты… Почему ты это умеешь? Почему это дано именно тебе?

Аля усмехнулась про себя: "Я ведь даже не позолоченная".