– И знаешь что, – слегка успокоившись, снова заговорила Стася, – Митьке тоже лучше ничего не знать. Давай скажем ему, что операция была тяжелой… Что этот проклятый аппендикс лопнул…

– Как раз аппендикс ни в чем не виноват, – пробормотала Аля.

– Да! – она засмеялась, опять растирая слезы. – Вот уж точно… Договорились? Я и так Митьку измучила, я же понимаю. Хотя, что я могла поделать?

– Ничего. Он тоже это понимает. Он же видит, где ты, а где он, – Аля указала сперва на потолок, потом на пол.

Стася мрачно подтвердила:

– Именно там я скоро и буду.

– Ну, я же не об этом! Ты звонила на радио?

– В прямой эфир… Передала привет своей печенке и заказала песенку… За меня позвонили. Конечно, в подробности не посвящали. Хотя от них-то скрывать незачем. Они, конечно, ужаснутся, но убиваться не будут, уж поверь. У нас хорошие ребята, но это ведь не друзья. Только вы с Митькой… А если уж совсем честно, только ты. Знаешь такую песенку? Красивая песенка… Тебе кто-нибудь говорил когда-нибудь: "Только ты…?"

Але и вспоминать не требовалось:

– Никто.

– И мне никто, – бесстрастно заметила Стася. – Я всегда думала, что это – впереди. Что разумнее строить свою жизнь по западному образцу: сперва карьеру сделать, квартиру купить, а потом уже семьей обзаводиться. А вот, оказывается, можно и опоздать… Жизнь-то уже и кончилась…

– Еще нет.

– Да, конечно! – она горько усмехнулась, – лежа на диване в твоей каморке, я успею пережить свою единственную великую любовь… Что ты так смотришь?

Але захотелось вскочить и пробежаться по палате – так мощно взорвалась внутри нее незаметно созревшая идея.

– Ты что это? – с подозрением спросила Стася. – У тебя глаза какие-то шальные стали.

"Но ведь это может быть только Линней, – в тот же момент поняла Алька. – Никого лучше и быть не может… Как же так… Линней?

Ей стало так больно, что захотелось тоже забраться в постель и свернуться клубочком, бормоча только одно: "Нет-нет-нет". Она пыталась уговорить себя: "Не торопись. Нужно подумать… Может, и не надо этого делать."

Но она уже знала, что надо. И торопиться тоже надо. Ведь месяц – это всего-навсего тридцать дней. А, может, и того меньше… Для единственной великой любви – это непозволительно короткий срок.

– Ты сама-то не заболела? – у Стаси встревожено изогнулись черные брови, очень четкие в изломе.

Многим это преломление казалось искусственным, но Алька помнила, что так было и в детстве. Еще в их первую встречу эти острые уголки показались ей колкими и слегка напугали, но с тех пор у нее было время убедиться в их безобидности.

– Я не заболела, – ответила она, думая о своем, и не услышала, как непривычно сухо прозвучал голос.

У Стаси сразу вытянулось лицо, а брови сошлись двумя распахнутыми для устрашения крыльями.

– В чем дело? – спросила она таким тоном, что Аля, очнувшись, невольно подумала: "Вот так разговаривает коммерческий директор…"

– Я думаю, где взять машину, – неудачно солгала она, упустив из вида брата-таксиста, и сразу же, поняв это, смутилась.

– Не об этом ты думаешь…

Тогда Аля сказала другое:

– Я все еще не могу поверить.

Сразу обессилев, Стася с трудом повернула голову к двери, словно тоже до сих пор ждала, что зайдет врач и воскликнет извиняющимся тоном: "Девчонки, мы ошиблись! То, что у тебя, это не смертельно!"

– Надо поверить, – тускло отозвалась она. – Зачем себя обнадеживать? Если б был хоть какой-нибудь шанс, они, наверное, сказали бы…

– Наверное.

– Вообще-то обычно всем наплевать, но это ведь не тот случай… Откуда он взялся? Я ведь даже не курила… Все опасалась раскашляться в эфире. Вот тебе и здоровый образ жизни! Теперь мне, конечно, пропишут наркотики… Я вечно от них отнекивалась, а теперь придется.

– Еще не известно…

Аля ответила так, потому что действительно ничего об этом не знала. Ей предстояло узнать все о боли и смерти не из книги и не с чьих-то слов, а увидеть своими глазами. В этом мире и за его пределами было много такого, что Альке хотелось увидеть, но только не это.

Подумав об этом, она безжалостно сказала себе: "Но ты можешь увести ее от боли. Туда увести… Разве это не стоит того, чтобы кое-что принести в жертву?"

Аля и сама знала, что стоит, ей незачем было мучить себя вопросами. Но ее подавляло то, что так легко обнаружив для подруги укрытие от боли, она продолжает сомневаться и отмалчиваться. Всегда, кажется, с первого дня Алька была уверена, что способна ради Стаси на любую жертву. Она и сейчас твердила про себя: "На любую. Да, так и есть. Но только не Линней…"

– Я схожу куплю тебе журналов.

Она не стремилась сбежать, ей просто было необходимо остаться одной, чтобы внутри нее снова установилось равновесие. Не отдавая себе отчета, Аля никогда не чуралась собственного общества, потому что наедине с собой не ощущала пустоты. Другие люди, даже самые близкие, самые любимые, так сильно действовали на нее эмоционально, что нарушался естественный баланс. Поэтому Аля никогда не могла работать в чьем-либо присутствии и сомневалась, что когда-нибудь сможет использовать услуги натурщика.

– Сходи, – отозвалась Стася таким покладистым тоном, что Альке еще больше стало не по себе. Она не привыкла видеть Стасю послушной.

Она беспомощно огляделась:

– Может, еще что-нибудь? Что тебе можно? Фрукты? Кефир?

– А с чего бы мне что-нибудь было нельзя? – раздраженно прошипела Стася, на секунду став собой прежней. – Мне теперь все можно. Неужели я еще буду себе отказывать? Вот выберусь отсюда и первым делом "Шампанского" напьюсь!

Стерпев это, Алька охотно пообещала:

– Вместе напьемся.

– Ладно, – она немного остыла и улыбнулась. – Ты еще вернешься? Тут жутко.

– А куда же я денусь? Если хочешь, я и на ночь останусь.

– Кто тебя оставит! Завтра приезжай за мной прямо с утра…

– Да я же вернусь через десять минут, что ты уже про завтра?

Стася посмотрела на нее, на миг поймав глазами солнечный свет, от которого заволновался спертый воздух палаты. Вокруг маленьких зрачков совсем как раньше вспыхнули искры теплой сосновой смолы.

– На улице мороз, да? Солнце такое… Надо уже подумать про завтра, Алька. И нечего этого пугаться. Но это мы потом обсудим. Дома.

От того, что она назвала ее мастерскую "домом", у Альки что-то оторвалось от сердца и растеклось по крови. Едва удержавшись от того, чтобы при всех не сжаться в комок, она быстро спросила:

– А хочешь, я увезу тебя прямо сейчас?

– Увези! – обрадовалась Стася и даже заерзала на подушке. – Только как? Мне же еще нельзя вставать из-за этого шва. Разойдется – лишняя морока будет…

– Я позвоню Митьке, он перенесет тебя до машины.

Стася посмотрела на нее с сомнением:

– Он? Да он меня не поднимет!

"Линней смог бы", – Але стало еще тягостнее от этой мысли, будто лишь сейчас она обнаружила, что на всем свете только он ее подруге под стать.

– Митька жилистый, – пробормотала она. – В нем силы куда больше, чем ты думаешь.

– Может быть, – не сразу ответила Стася. – А врачи отпустят?

– Мы расписку напишем.

Слегка ожившие от радости губы насмешливо дрогнули:

– Мы! Потрясающе! Ты решила меня удочерить? Я еще в состоянии накарябать пару строк.

– Вот и пиши пока, – распорядилась Аля, впервые почувствовав себя в праве принять роль ведущей.

Оглянувшись на соседей по палате, которые тихонько переговаривались между собой, она спросила:

– Извините, ни у кого не найдется листка с ручкой?

– Возьми в тумбочке, – безразлично отозвалась одна из женщин, даже не посмотрев на Альку, словно они уже существовали в разных плоскостях и не было смысла наводить мосты.

Наклонившись к Стасе, она едва слышно спросила:

– А у них… то же самое?

– Понятия не имею… Но это же хирургия, а не онкология, – и понятливо добавила: – Больные всегда чувствуют себя, как в стеклянном боксе.