– Входи, Мэгги, – раздается скрипучий старческий голос, под стать коричневой руке. – Входи, дочь моя.

– Ахехээ[19], дедушка. Спасибо.

Дедушка Тах выглядит как всегда: безупречные джинсы ярко-синего цвета кажутся немного великоватыми на его костлявой фигуре. То же самое касается кроссовок, которые хоть и вышли из моды лет двадцать назад – еще до Большой Воды, но при этом выглядят так, будто их только что достали из коробки. Узкие плечи закрывает черно-красная клетчатая ковбойская рубашка с сияющими белыми пуговицами. На голове щегольски остриженная шапочка серебристых волос, на изможденном лице – лучистые морщинки. Больше всего мне нравятся его глаза. Они всегда живые и полные озорства – словно в голове его постоянно вертится что-то очень веселое.

Люблю я Таха, правда. Он ближе для меня, чем любой из моих живых родственников. И хотя он не один из них – мы даже не из одного клана, – но он называет меня дочерью. Наверное, это что-то да значит.

Я ныряю под одеяло и расплываюсь в улыбке. Ничего не могу с собой поделать. Мой трейлер – мое убежище. Он служит своей цели не хуже другого помещения, но хоган Таха – это настоящий дом, то есть такой, о каких рассказывают детям в сказках на ночь. Это традиционный хоган — одна большая комната внутри восьмигранного строения. Стены сложены из длинных полубревен, крепко связанных между собой и обмазанных бетоном. В дровяной печи, установленной посреди комнаты, уже горит огонь. Запах пиньона[20] настолько приятно-острый, что я словно ощущаю его на кончике языка. Теплые тканые ковры красных, оранжевых и коричневых расцветок свисают со стен между старыми рамками от картин, заполненными потрепанными фотографиями улыбающихся членов семьи, которых я не знаю, но которым завидую. На южной стороне хогана стоит дешевый диван, а на западной – прямо напротив выходящей на восток двери – импровизированная кухня с раковиной, несколькими шкафчиками и старым облупленным столом от «Формики»[21]. Пол – плотно утрамбованный грунт, покрытый сверху мешаниной из разрозненных обрезков ковров самых разных расцветок. Очевидно, отходы чьего-то тканного производства, но каждый кусочек безупречен сам по себе. У южной стены стоит свежезастеленная кровать Таха. Все как обычно, за исключением стопки одеял, аккуратно сложенных на краю старого дивана.

– У тебя кто-то живет? – спрашиваю я, не отрывая взгляда от одеял, и в моей голове вспыхивает воспоминание о том, как я сама падала на диван Таха.

– Хмм? – Он замечает, куда я смотрю. – Эуу.

Это означает да.

Я жду продолжения, но он больше ничего не говорит.

– И…

– Хмм…

Я качаю головой.

– Забудь. – Он расскажет только тогда, когда будет готов. Кстати, возможно, это не мое дело. – Я принесла тебе кое-что.

Он хмыкает.

– Я уже почуял запах.

– Прости.

– Охотилась на монстра?

– Ага. Куда положить?

Он кривит губы и указывает на кухонный стол:

– Туда.

– Ты точно не захочешь, чтобы это лежало на твоем столе. Поверь мне.

Он озирается.

– Ну тогда у входа. И уошдии…[22] проходи уже, проходи. У меня есть кое-что особенное. Угощение!

Я бросаю мешок с головой у входа и подпираю его дробовиком.

– Ну и что же это за угощение? – спрашиваю я, обходя хоган по часовой стрелке.

– Гоувээ![23] – отвечает он с озорной улыбкой.

Темное лицо его светится, когда он приподнимает банку с самым красивым веществом на земле. Кофе.

– Откуда это у тебя? – спрашиваю я с благоговейным трепетом.

Кофе стоит дорого, и его чрезвычайно трудно достать. Но, к счастью, он растет на больших высотах. Плантации на высоте более четырех с половиной тысяч футов[24] пережили Большую Воду практически без потерь, но это не значит, что инфраструктура, необходимая для обработки драгоценных зерен, осталась нетронутой. Я слышала рассказы о сладком эфиопском кофе или индонезийском с землистым привкусом. Когда-то их подавали в специальных заведениях, служивших только для того, чтобы пить в них кофе, но все это давно осталось в прошлом – вместе с доступом к экзотическим странам, где выращивали эти сорта. Кофе теперь привозят только с горных перевалов Ацтлана[25], и то – далеко не для всех.

Несколько минут спустя закипает вода в кастрюльке на плите. Тах сыплет туда пару ложек своего драгоценного порошка. Это щедрая порция – на нас двоих. Аромат немедленно захватывает все мои чувства, и я чуть ли не падаю в обморок. Даже не помню, когда я в последний раз пила кофе. По правде сказать, чаще всего я обхожусь чаем навахо[26], который растет сам по себе у меня во дворе. Тах подает мне жестяную кружку, наполненную густым черным варевом, и я немедленно делаю глоток, не дожидаясь, пока оно остынет. Напиток немного обжигает, но это именно то, что сейчас нужно.

На плите у Таха стоит еще одна кастрюля. Он зачерпывает из нее две большие порции тошчиина[27] и раскладывает ее по мискам. Каша густая и студенистая. Он втыкает в нее ложку, и та остается стоять вертикально. Я тянусь к ложке, но он останавливает мою руку.

– Ну-ка, погоди!

Хихикая и пританцовывая нелепую джигу, он лезет в кухонный шкаф и преподносит мне еще один сюрприз. Сахар. Я не видела сахар уже много лет. Конечно, я употребляю шалфейный мед, но старый добрый тростниковый сахар – как во времена, предшествовавшие приходу Большой Воды? Сказать, что я удивлена, – это ничего не сказать. Я так и замираю с открытым ртом.

Он смеется.

– Муха в рот залетит, – шутит он со счастливой улыбкой. – Ты тоже любишь кофе с сахарком?

Люблю ли я? Да я даже не знаю, что это такое. Вообще не могу вспомнить, каков кофе с сахаром на вкус.

– Только кашу, – решаю я подстраховаться. Кофе такой вкусный, что я расстроюсь, если сахар его испортит.

Он сыплет столовую ложку сахара в синюю кукурузную кашу[28]. Я немедленно размешиваю ее и ем. Сахар тает на моем языке так сладко, что даже начинают ныть зубы. Идеальное дополнение к слегка ореховому вкусу кукурузы. Просто чудесно.

– Где ты все это достал?

– Мне подарили.

– Подарок что надо! И кто этот друг?

– Не друг. Родственник. Мой внук.

Понятно. Вот, значит, кто его таинственный гость.

– Он приехал из Бурке.

Он произносит это слово как «Буур-ке», с длинным раскатистым «у». Я знаю это место. Город в ста милях к востоку от Стены. Когда-то его называли Альбукерке, но после беспорядков от него мало что осталось. Частично сохранившийся город, частичное название. Вполне справедливо. Я слышала, что это очень плохое место. Дикая страна, сотрясаемая межрасовыми войнами и страдающая от гнета водных баронов. Нерешаемые проблемы с беженцами.

Я съедаю еще одну ложку каши. Делаю еще один глоток кофе, и наконец мы оба начинаем завтракать. Раздается только стук ложек о борта мисок да прихлебывание из кружек. Впервые за долгое время я чувствую расслабление в теле. Знакомый уютный хоган, теплый кофе с землистым привкусом. На минуту я забываю о чудовищах, о мертвых маленьких девочках, об одиноких трейлерах, и жизнь становится почти идеальной.

– Ну что, ты общаешься с Нейзгани? – спрашивает Тах.

Идеальное разбивается вдребезги. Аппетит вдруг пропадает, и я откладываю ложку в сторону.

– Нейзгани ушел. Ты забыл?

Тах фыркает.

– Такие упрямые. Вы оба. Я думал, он уже вернулся.