— Латыш, может. Его спросить надо. Матросом был, ловцом был, Гурьев, говорит, хорошо знает.

— Про Гурьев-то как с ним разговорились?

— Свои места, вот и говорили.

— Что же, я побеседую с ним. Выясню, что он за человек. Нам нужны для этого дела очень верные люди. Слышали, какое важное для всей республики задание выполнять вас посылаем? От самого Ленина оно.

— Мазо наш. Давно в партию записался. Вот какой верный человек. Большевик, — еще раз восторженно подтвердил Ахтан, поморгав вначале удивленно глазами.

Брагинский улыбнулся.

Было уже далеко за полночь, когда Избасар, Ахтан и Кожгали вышли из кремля.

Оказывается, все время, пока они были там, лил дождь. Он только что перестал, но крыши домов еще продолжали шуметь водосточными трубами. Было темно и тихо. Город спал, будто не зависела больше от него судьба Прикаспия и Северного Кавказа, Азербайджана и Грузии, Армении и Черноморья. Спали в своих удобных постелях крупные рыботорговцы, промышлявшие скотом калмыцкие воротилы, ринувшиеся сюда со всех концов России, бывшие фабриканты и заводчики, бывшие офицеры, мечтающие через степи пробраться на Кавказ, где добровольческая армия Деникина готовилась к победоносному шествию на красную Москву.

Спали и верные защитники Астрахани — рабочие судоремонтных заводов «Норен», «Братья Нобель», «Кавказ и Меркурий», спали бондари, рыбаки, красноармейцы потрепанной в боях одиннадцатой армии, матросы.

Не спали только патрули, дежурные частей, вахтенные на кораблях. Не спали еще люди в астраханском кремле. Там продолжал гореть свет.

Избасар свернул на Московскую и пошел вдоль набережной Кутума. Небо очистилось, скатились за Волгу тучи, и мокрые крыши отдавали глянцем. Пробитый купол церкви Ивана Златоуста собирал на себя сочные, как бы обмытые ливнем звезды.

Ахтан легонько толкнул в бок Кожгали. На этом месте, между земляным мостом и канавой, недавно во время боев с астраханским казачеством, поднявшим белогвардейский мятеж, Кожгали уцелел просто чудом. Снаряд врезался в землю у его ног и не разорвался.

— Не забыл?

— Нет, — повел плечами Джаркимбаев. А Избасар все прибавлял и прибавлял шаг, укорачивая расстояние до казармы смежными переулками и пустырями. И не сверни он у Татарского базара на Никольскую, возможно бы столкнулся лицом к лицу с Яном Мазо. А может быть, и разминулся бы с ним. Мазо при появлении прохожих заходил в подворотни и пережидал. Наконец он словно растворился в тени аккуратного, стоящего в глубине улицы особняка.

Частенько отлучался по своим делам за последнее время Ян Мазо в город. Перед этим он обычно говорил дневальному или отделенному:

— Сбегать ненадолго требуется, поглядеть, как там она, — и уходил.

В роте знали, что Анита Клява, жена Мазо, жила в Астрахани в прислугах у зажиточных людей. Он кое-кому показывал особняк, где ей приходится гнуть горб на богатеев. В этот раз Мазо вышел из особняка нескоро, затягиваясь на ходу цигаркой. Он еле слышно поносил кого-то изощренно и долго.

А Избасар с друзьями тем временем добрались до казармы. Все больше разъяснивало. От Волги и Кутума тянуло сыростью. Раздувая ноздри, Джанименов ловил дразнящие свежие ароматы воды. За ними ему уже чудился Каспий, Ракуши, Гурьев. Не терпелось поскорее очутиться там, где прошло детство и юность. Чем это может кончиться, он старался не думать. И если такая мысль появлялась вдруг, гнал ее прочь.

За время службы в полку Избасар уже несколько раз участвовал в схватках с деникинцами, и ничего — ни царапины, хотя за спины других он не прятался.

«Авось и теперь тоже»…

В душе зрело какое-то особенное чувство. Он еще не разобрался в нем до конца, однако понимал уже, что после сегодняшнего разговора с Кировым в жизни наступает крутой перелом. И был готов к нему.

Рядом шагали два друга. Они тоже были готовы к тому, что могло ждать их теперь. Уже во дворе казармы Кожгали, причмокнув языком, сказал:

— Ты, Избаке, у нас молодец.

Избасар поглядел на него недоумевающе.

— Сразу согласился идти в Ракуши.

— А как думаешь, — подхватил Ахтан. — Ленин будет знать, что мы пойдем?

— Киров скажет, — уверенно ответил Мухамбедиеву Кожгали.

Избасар недовольно повел плечами-коромыслами.

— Распустили языки. Нас о чем предупреждали? Забыли, что кругом белая сволочь. Вон даже командир железного полка оказался предателем.

— Ладно, не ругайся, Избаке, у языка, сам знаешь, каждый день праздник — болтает, — смущенно кашлянул Ахтан.

В казарме новый дневальный, сменивший Мазо, привалился к стене и клевал носом Он проводил пришедших осовелым взглядом и снова подпер лицо ладонями.

Не приметная ничем парусная лодка из тех, которые зовутся в этих местах реюшками, отвалила поздним вечером от одного из астраханских причалов. К утру она была уже далеко. Всю ночь ее поочередно вели Избасар и Мазо. Дул попутный ветер.

— Хорошо идем, совсем хорошо, — в который уже раз, опьяненный морем, говорил Джанименов, обращаясь больше к Мазо.

— Вроде бы, — односложно отвечал ему латыш, не выпуская изо рта цигарки и ловко орудуя парусом. Его море не пьянило. Равнодушно разглядывал он убегающий горизонт, утреннюю дымку, еле приметную черточку за кормой.

Взошло солнце. Избасар подумал и велел взять еще мористее. Где-то впереди была Джамбайская бухта. За ней деникинцы.

У кормы на связке сетей лежал Кожгали. Его укачало, как только реюшка сделала первую сотню кивков навстречу пенным барашкам. Тогда еще море не утопило огни Астрахани, они еще были на виду. Кожгали лежал пластом с посеревшим, будто подернутым пеплом лицом, не в состоянии пошевелить даже рукой, и изредка, когда становилось особенно тошно, словно мячик, перекатывал по брезенту голову и мычал сквозь стиснутые зубы.

— Ахтан, — позвал Избасар Мухамбедиева, — иди смени Яна. Пускай он отдохнет.

Ахтан неуверенно поднялся и двинулся к корме.

— Чего делать?

— Вот здорово живешь, — удивился Мазо. — Садись, берись за шкот. Далеко больно в море взяли, подавайся левее.

— Шкота? Котора буде? Эта?

Ахтан схватил вант и стал его дергать, но сразу же бросил, кинулся к парусу и плечом попытался сдвинуть рею с места. Он раскачивал ее то взад, то вперед.

Избасар с Мазо удивленно таращили глаза.

— Чего не идет? — удивлялся в свою очередь Ахтан, упираясь ногами в борт.

— Ты не белены ли объелся случаем? — оттолкнул его Мазо от паруса.

— Почему объелся? — Ахтан опустил руки, отошел, не глядя ни на кого, от кормы и уселся на связку сетей.

— Ну? — подступил к нему Джанименов.

— Сети таскал немного, веслами гребал, а парусом никогда не ходил, — мрачно выдавил Ахтан и уставился на носки ботинок Избасара.

— Да за это знаешь что надо с тобой сделать? Да ты почему молчал, не сказал раньше? Кирову почему не сказал, что ловцом не был, лодку не знаешь? — рассвирепел Избасар, даже затрясся.

Как мог сказать? Чтобы другой пошел с тобой вместо меня? — в свою очередь возмутился Мухамбедиев.

Мазо выплюнул за борт недокуренную до конца цигарку.

— Так, — скривил он губы, — ну и команда подобралась. С такой только и ходить по Каспию. — Он отвернулся и долго сидел, не шевелясь. Затем стал разбинтовывать ладони. Недавно обварил их кипятком. Обварил слегка, а пузыри всплыли.

После того как реюшка отошла от астраханского причала, латыш несколько изменился. В его движениях появилась уверенность, размашистость даже. В голосе, нет-нет и начали проскальзывать повелительные нотки. Он и говорить стал иначе как-то. Раньше будто подыскивал нужные слова, и они не всегда находились сразу, а теперь он их ловил на лету.

Избасара такая перемена вначале немного удивила. Но чем больше он присматривался к Мазо, тем тот больше располагал его к себе. Тем располагал, что ловко управлял лодкой, понимал волну, ветер, был молчалив, как и полагается настоящему моряку.