С тех пор появилось в море то сердце. Робко, украдкой плавает, скользкое, хладное, жгучее, как крапива, вяло оно шевелится, подрагивает, и нет от него даже тени – прозрачное.
А море брезгует сердцем: на берег его бросает, и там оно гибнет бесследно…
(Л. Василевская)
Маруся Богуславка
На Черном море, на белом камне стояла каменная темница, и в той темнице сидели семьсот казаков, бедных невольников.
Тридцать лет сидят они в неволе, света божьего, солнца праведного не видят. И приходит к ним девушка-бранка (взятая в неволю), Маруся, поповна Богуславка, и говорит им: «Эй казаки, бедные невольники! Угадайте, какой теперь день на нашей земле христианской?»
Памятник Марусе Богуславке в г. Богуслав
Слышат это бедные невольники, узнают девушку-бранку, Марусю, поповну Богуславку по голосу и говорят: «Эй, девушка-бранка, Маруся, поповна Богуславка! Откуда нам знать, какой теперь день на нашей земле христианской? Мы тридцать лет сидим в неволе и божьего света, праведного солнца не видим. Не знаем мы, какой теперь день на нашей земле христианской».
Тогда девушка-бранка, Маруся, поповна Богуславка, говорит казакам: «Ой, казаки, бедный невольники! Сегодня на нашей земле христианской Страстная суббота, а завтра – святой праздник Великдень».
Услышав это, казаки пали белым лицом на землю и прокляли девушку-бранку, поповну Богуславку: «О, чтоб ты, девушка-бранка, Маруся, поповна Богуславка, не имела ни счастья, ни доли! Зачем ты нам объявила, что завтра святой праздник Великдень!»
Тогда девушка-бранка, Маруся, поповна Богуславка, говорит им: «Ой, казаки, бедные невольники! Не браните меня, не проклинайте! Как будет ехать наш турок-господин в мечеть, то отдаст мне на руки ключи; тогда я приду в темницу, отопру темницу и выпущу всех вас, бедных невольников, на волю».
И вот в святой праздник, в Великдень, выезжает турок-господин в мечеть и отдает ключи на руки девушке-бранке, Марусе, поповне Богуславке. Тогда она приходит к темнице, отпирает темницу, выпускает всех казаков, бедных невольников, на волю и говорит: «Казаки, бедные невольники! Уходите вы в христианские города; но прошу вас, не минуйте города Богуслава и дайте знать моему отцу и матери: пускай мой отец не продает земель и имущества, пускай не собирает великих сокровищ и не выкупает из неволи меня, девушку-бранку, Марусю, поповну Богуславку. Я уж отуречилась, обусурманилась, ради роскоши турецкой, ради несчастного лакомства!»
(П. Кулиш)
Самойло Кошка
Ой, из города из Трапезонта выступала галера в три цвета расцвечена-размалевана. Ой, первым цветом расцвечена – злато-синими флагами увешана; а вторым цветом расцвечена – пушками опоясана; третьим цветом расцвечена – турецким белым сукном покрыта.
В той галере Алкан-паша, трапезонтское княжа, гуляет, с собой отборных людей имеет: турок-янычар семьсот да четыреста и бедных невольников триста пятьдесят, кроме старшины войсковой.
Первый старший – Кошка Самойло, гетьман запорожский; второй – Марко Рудой, судья войсковой; третий – Мусий Грач, войсковой трубач; четвертый – Лях Бутурлак, ключник галерный, сотник переяславский, отступник христианский, который тридцать лет был в неволе, а двадцать четыре как стал на воле, отуречился, обусурманился ради панства великого, ради лакомства несчастного!..
В той галере далеко от пристани отплывали, по морю Черному долго плыли-гуляли, возле Кафы-города пристали, здесь на отдых стали.
И приснился Алкан-пашате, трапезонтскому княжате, молодому панычу, сон дивный-предивный…
Тогда Алкан-паша, трапезонтское княжа, турок-янычар да бедных невольников вопрошает:
– Турки, – молвит, – турки-янычары, и вы, бедные невольники. Кто из турок-янычар сможет сон разгадать, тому три града турецких буду даровать. А кто из бедных невольников сможет разгадать, тому вольную велю написать, на свободу велю отпускать.
Турки это услыхали, – ничего не сказали. Бедные невольники хоть и разгадали, но промолчали. Только Лях Бутурлак, ключник галерный, отступник христианский, отозвался:
– Как же, – молвит, – Алкан-паша, твой сон разгадать, если ты не хочешь его рассказать?
– А такой мне, горемыке, сон приснился, чтоб он никогда не сбылся! Снилось мне: моя галера, расцвечена-размалевана, стала вся ободранной, обгорелой; снилось: мои бедные невольники, что были в неволе, стали вольными; снилось: гетьман Кошка Самойло меня на три части разрубил, в море Черное выбросил.
Как только Лях Бутурлак это услыхал, такие слова сказал:
– Алкан-паша, трапезонтское княжа, молодой паныч! Сон этот не будет тревожить тебя, вели только мне получше за невольниками надзирать, в ряд их сажать, по две, по три пары старых и новых кандалов ковать, на руки-ноги надевать, красной таволги по два прутья брать, по шеям стегать, кровь христианскую наземь проливать!
Как только турки это услыхали, от пристани галеру далеко отпускали и бедных невольников к веслам приковали, на глубокую морскую воду выплывали. Как только это услыхали, от пристани галеру далеко отпускали, в город Козлов к девке Санджаковой на гулянье поспешали.
Вот к городу Козлову прибывали. Девка Санджакова навстречу выходила, Алкан-пашу в город со всем войском заводила. Алкан-пашу за белу руку брала, за столы белые сажала, дорогими напитками угощала. А войско на базаре сажала.
Но Алкан-паша дорогих напитков не пьет, на галеру двух турок подслушивать шлет, чтобы не мог Лях Бутурлак Кошку Самойла расковать и рядом с собою сажать!
Вскоре те два турка на галеру прибывали…
А Самойло Кошка, гетьман запорожский, молвит:
– Эх, Лях Бутурлак, брат наш старый. Когда-то и ты был в неволе, как мы теперь. Добро учини: хоть нас, старшину, отомкни пусть, и мы в городе побываем, свадьбу панскую повидаем.
– Эх, Кошка Самойло, гетьман запорожский, батька казацкий! Ты добро учини: веру христианскую ногами потопчи, крест на себе поломай! Будешь веру христианскую ногами топтать, будешь у нашего пана молодого за брата родного.
Как только Кошка Самойло это услыхал, такие слова сказал:
– Эх, Лях Бутурлак, сотник переяславский, отступник христианский! А чтоб тебе не дождаться, как я веру христианскую буду ногами топтать! Пусть я до смерти в беде да в неволе буду жить, но хочу в земле казацкой голову христианскую сложить. Ваша вера поганая, земля проклятая!
Как только Лях Бутурлак это услыхал, Кошку Самойла бить по лицу стал.
– Ой, – молвит, – Кошка Самойло, гетьман запорожский! Будешь ты меня верой христианской допекать, буду тебя пуще всех невольников стеречь. Велю в старые да новые кандалы заковать, велю тебя цепями трижды опоясать!
А те два турка это услыхали, к Алкан-паше приходили, такие слова говорили:
– Алкан-паша, трапезонтское княжа, спокойно гуляй! Хорошего ключника имеешь. Он Самойла Кошку по лицу бьет, в турецкую веру обращает.
Тогда Алкан-паша, трапезонтское княжа, большую радость имел, пополам дорогие напитки разделял: половину на галеру отсылал, половину с девкой Санджаковой распивал.
Стал Лях Бутурлак дорогие напитки пить-попивать, стали его голову казацкую думы одолевать: «Боже, есть у меня что пить, в чем ходить, только не с кем мне о вере христианской поговорить».
И к Самойле Кошке он приходит, рядом с собой сажает, дорогой напиток по два, по три кубка наливает. А Самойло Кошка по два, по три кубка в руки брал, то в рукав, то за пазуху, то на пол выливал. А Лях Бутурлак по одному выпивал и так напился, что с ног свалился.
Тогда Кошка Самойло смекнул: Ляха Бутурлака, как дитя, в постель уложил, а сам восемьдесят четыре ключа из-под подушки вынимал, на пять невольников один ключ давал и тихо говорил:
– Казаки-братья, хорошо старайтесь, друг друга отмыкайте, но кандалы с рук и ног не снимайте, полуночи дожидайтесь!
