Гена и Лариса притихли. На их глазах разворачивалась новая драма — драма психологического противостояния.

— Значит, ребята тебя все-таки сбили, — продолжал Громов, перекладывая разряженный «вальтер» из руки в руку. — И какое уникальное стечение обстоятельств! Согласно теории вероятности, дорогой Руслан, встретиться нам было не дано, но мы встретились, а значит, это неслучайно. Рашидов снова промолчал.

— Не хочешь разговаривать на отвлеченные темы? — спросил Громов. — Ладно, поговорим на более конкретные. Где находится ваша база? Сколько машин на ней базируется? Кто осуществляет наведение?

Рашидов сплюнул.

— Ненавижу, — произнес он одно только слово.

Громов пощелкал предохранителем «вальтера».

— Почему? — поинтересовался он. — Нет, правда, Руслан, я не понимаю, в чем причина твоей ненависти к нам. Ты же был прекрасный пилот; ты и сейчас, я не сомневаюсь, остаешься прекрасным пилотом, но этим, согласись, ты обязан нашей стране и нашему народу. И насколько я помню, ты это всегда понимал. Что же изменилось?

— Ага, — сарказма, прозвучавшего в ответе Рашидова, хватило бы на десятерых, — о долге заговорил? Все вы любите вспоминать про долг, когда припирает, но сами платить по долгам всегда отказываетесь. А я, между прочим, свой долг оплатил до конца. Ты горел когда-нибудь над Афганом? Я горел.

Все-таки слова Громова задели Руслана за живое; он уже не сидел отвернувшись, он спорил, несмотря на свое безнадежное положение. Тут и Гена решил поучаствовать в диалоге.

— Давайте его паяльником, — предложил он кровожадно. — У меня паяльник есть. Сразу станет разговорчивее.

Рашидов с презрением посмотрел на него.

Громов тяжко вздохнул.

— Стоило бы, наверное, паяльником, — признал он. — И не только паяльником. На этом ублюдке не только кровь вашего Щекна, он хорошего человека недавно убил. Да и не первого, должно быть, хорошего человека. Ведь так, Руслан?

Рашидов дернул плечом.

— Но только ни я, ни ты, Гена, — продолжил мысль Громов, — не сумеем его пытать: не обучены заплечным делам, и очень надеюсь, что обучаться нам не придется.

— Гордые? — Рашидов фыркнул. — Как же, как же, белая кость. Куда уж нам, чернозадым, до вас!

— Серьезный случай, — отметил Гена. — Запущенный.

Лариса молчала. Ей было очень страшно наблюдать за перепалкой этих двоих ужасных людей, без предупреждения ворвавшихся в ее с Геной жизнь, в один миг разрушивших умиротворенный покой и счастье второго «медового» месяца, но еще страшнее было вмешиваться в их споры. Лариса была очень боязливой девушкой.

— Ты скажешь, где находится база? — повторил самый важный вопрос Громов.

— Доставай паяльник, — посоветовал Рашидов ехидно. — Это будет ново: русский пилот, пытающий своего врага.

Громов взглянул на Гену:

— У тебя спирт еще остался?

— Остался, — ответил будущий синоптик. — А зачем он вам?

— Тащи.

Когда Гена принес бутылку со спиртом, Громов взял два стакана, наполнил их до половины спиртом, разбавил спирт водой. Один стакан он оставил у себя, второй поднес к лицу Рашидова:

— Пей.

Руслан посмотрел на него как на безумца.

— Что вы затеяли, Константин Кириллович? — полюбопытствовал Гена.

— Пусть для начала выпьет. Со мной. За встречу. Как-никак мы учились вместе.

— Не буду я пить! — заявил Рашидов, отворачиваясь.

— Будешь, — сказал Громов. — Еще как будешь. Не будешь добровольно, я в тебя силком волью — по лезвию. Или клизму поставлю. Хочешь спиртовую клизму?

Рашидов сразу понял, что Громов не шутит: далеко не шутейная была ситуация — и вольет спирт в любом случае: не через верхнее, так через нижнее отверстие.

— Будешь пить? Или клизму ставить?

— Буду.

Пришлось пить. Гулко глотая и давясь, Рашидов высосал стакан мерзкого пойла. Выпил свою порцию и Громов.

Гена смотрел на них напряженно и непонимающе.

— Тебе не предлагаю, — сказал Константин. — Ты должен остаться трезвым.

Рашидов очень быстро захмелел. Кровь бросилась ему в лицо, и смуглое лицо потемнело еще больше.

— Ну и чего ты… собираешься этим… добиться? — спросил он у майора. — Думаешь, если меня напоить… я трепаться начну? Глупо, Громов, глупо. Я же бывший… советский офицер… Нас учили держать язык за зубами… даже по пьянке…

Захмелел и Громов. Это входило в его расчет. Он должен был находиться в «одном градусе» с Рашидовым. Иначе действительно не выдержал бы и приказал бы принести паяльник.

— Дурак, — сказал Громов Руслану. — Какой же ты все-таки дурак… — Помолчав, он добавил: — Вот уж никогда не думал, что придется назвать Руслана Рашидова дураком.

— Зато никто не назовет меня предателем, — огрызнулся Рашидов.

— Почему же? Ты предатель и есть. Кому ты давал присягу? С кем ты теперь воюешь?

— Я давал присягу «советскому народу» и «любимой Коммунистической партии». Где теперь этот ваш «советский народ»? Где теперь ваша «Коммунистическая партия»?

— Демагог. Впрочем, все перебежчики этим отличаются — лишь бы найти оправдание своему предательству. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.

— Это вы все демагоги, — не собирался оставаться в долгу Рашидов. — Ни стыда, ни гордости, ни веры — одни слова. За что вы воюете? За толстосумов из бывших партийных работников, которым плевать на вас с высокой колокольни? Нет? За народ, который вас боится и ненавидит и сочиняет про вас анекдоты? «Чем больше в армии дубов — тем крепче наша оборона», — продекламировал Рашидов издевательски.

Громов почувствовал, что закипает, и налил еще по стакану.

— Да, — сказал он, после того как Рашидов одолел свою порцию, — ты прав, кое-кто нас боится и ненавидит. Но нельзя за это винить весь народ. Мы ведь тоже народ, и они вон, — он кивнул на супругов Зайцевых, — тоже народ. И за них я готов драться не меньше, чем за себя и за свою семью. А вот ради чего дерешься ты? Я ведь знаю, как ты сюда попал. Отомстить решили за перехваченные транспорты? А что эти транспорты везли, помнишь? Неужто продовольствие для беженцев и малоимущих? Военной амуницией они были набиты. Для чего столько амуниции? Для войны? С кем? С Россией? А мы, между прочим, с вами воевать не собирались. И не собираемся. А вам зачем эта война? Тебе она зачем?..