Солнце загородила массивная широкоплечая фигура. Фокс вернулся, подумала Эмили. Всё-таки вернулся, пусть и слишком поздно. И за миг до того, как волны боли и отчаяния сомкнулись над её головой, Эмили услышала испуганный незнакомый голос, который показался ей слаще музыки небесных сфер:

— Праотец всех Корней и Крон, да он ещё дышит! Оба они! Носилки сюда, быстро!

========== 12 ==========

В жизни Эмили было уже больше семи тысяч рассветов. И всякий раз, открывая глаза поутру, она видела потолок. Разные потолки: высокие и низкие, рассыпающиеся от старости и тщательно отремонтированные; потолки клиник, домов, станций метро…

На этот раз вместо потолка было небо. Жемчужно-серое, подсвеченное лучами восходящего солнца, оно пряталось за сочной густой кроной дерева. Вяз, вспомнила Эмили его название. Вяз американский, встречается на территории от Нью-Брансуика и Манитобы на севере до Флориды и Техаса на юге. Прошлой весной она готовила урок для малышни из Убежища — и ночь напролёт рисовала эти вязы, сосны, клёны… А дети расстроились, что все деревья такие одинаковые, с коричневыми стволами и зелёной листвой.

Она лежала на соломенном матрасе. Пряный аромат сухой травы щекотал ноздри, смешиваясь с молочным запахом одеяла из толсторожьей шерсти. Эмили вскинула руку к лицу. Нащупала пращевидную повязку — такой подвязывают челюсти мертвецам, невесело подумалось ей. Под повязкой располагался толстый слой марли, пропитанной каким-то душистым травяным отваром. Рот открыть Эмили не могла: межзубная шина удерживала челюсти плотно сжатыми. Всё, что у неё получилось — это промычать жалобно:

— Харон?

— Так, ну-ка тихо, — услышала она сонный и недовольный женский голос. — Скобы съедут, а я и так не уверена, что мы всё правильно собрали.

Эмили осторожно приподнялась на локте. На краю матраса сидела невысокая девушка в холщовом балахоне.

— Ветвь Липа, — представилась она. — Ты Эмили, твой мужик — Харон. Он живой, ты тоже. Скажешь потом спасибо Сирени, когда она проснётся: всю ночь с вами, балбесами, провозилась. Сирень — это наша целительница. Мы — это древены. Больше тебе знать пока необязательно. А нам Фокс всё, что надо, рассказал перед тем, как уйти.

Украдкой Эмили снова дотронулась до лица.

— Зеркало не дам, и не проси, — Липа решительно помотала головой. — Тот коготь, которого вы завалили, и то лучше выглядел. Пусть отёк сначала сойдёт. Челюсть мы тебе в четыре руки собрали, вроде не так уж криво вышло. Зубы вставишь потом у дантиста, шрамы — ну тоже что-то можно сделать, наверное. Хотя как раньше, всё равно не будет. Твоему другу похлеще пришлось, поэтому тобой мы занимались по остаточному принципу, уж извини. Сирень над ним часов пять колдовала. Все пули вытащила, что надо — сшила, что надо — вырезала, что надо — почистила… Ну, что ты так смотришь? Я ведь не врач. Как могу, так и объясняю.

— Аптечка, — с трудом выговорила Эмили. — В винтокрыле аптечка. Там есть «Мед-икс»…

— А зачем? — Липа пожала плечами. — Ну, дружку твоему, может, и сгодится — надо Сирень спросить. А тебя мы и так подлечим, травами.

— Травами?!

— Тебе больно? — в упор спросила Липа.

Эмили растерянно помотала головой. Больно не было, хотя на ощупь всё выглядело более чем чудовищно.

— Вот и не дури. Сирень своё дело знает. Она вообще знает, ну, больше, чем другие. Это ведь она меня за вами и отправила. Волновалась с самого утра, прямо места себе не находила. Всё твердила, что четыре гостя на подходе: мол, один придёт к Отцу, а трое — к ней. Подготовила все инструменты, заставила мужиков наш барак отмыть, чтобы там чисто было, как в клинике. А незадолго до того, как ваш винтокрыл шлёпнулся, выгнала меня навстречу Фоксу. Сам бы он ещё долго по окрестностям блуждал, Оазис не так-то просто найти. Вот. Ты, конечно, можешь во всё это не верить — в предсказания, в судьбу…

Эмили прикрыла глаза. Она — верила.

— Бенедикта мы похоронили. Ну, четвёртого из вашей компании. Парня, которого коготь задрал, — пояснила Липа, поймав недоумённый взгляд Эмили. — У него в кармане было удостоверение пилота ВВС США на имя Бенедикта Брэндиса. Что-то не так?

Эмили откинула в сторону одеяло — по спине побежали мурашки от свежего утреннего воздуха. Ладонь Липы предостерегающе легла на её плечо:

— Не глупи. Он спит, и проспит ещё долго. Чем ты ему сейчас поможешь? С ним матушка Сирень, уж она-то разберётся, если что пойдёт не так… Ох, вот же дурное создание. Ладно, ладно, идём.

Рука Липы, с виду худенькая, оказалась неожиданно сильной и надёжной. Опираясь на неё, Эмили побрела по узкой тропинке, что петляла между деревьев. Кругом было столько зелени, что Эмили невольно усомнилась: это точно не галлюцинация? Листья шелестели, и покачивались на ветру, и поблёскивали в лучах рассветного солнца, и источали тонкий беспокойный аромат…

Так хорошо, что Харон сейчас здесь, подумала Эмили. Что он тоже всё это увидит, когда придёт в себя.

— Поразительное зрелище, правда? Это всё Великий, — благоговейно проговорила Липа. — Его дары. Возможно, тебе даже доведётся увидеть Его и побеседовать с Ним, если Отец-корень Лавр разрешит.

И Эмили невольно порадовалась, что шина Тигерштедта избавила её от необходимости отвечать.

Её радость угасла, когда она увидела Харона. Он лежал с закрытыми глазами, укрытый шерстяным одеялом, и тихо, размеренно дышал. Безмятежная картина, почти идиллическая. И всё же у Эмили защемило сердце от нежности и страха. Харон не выглядел беззащитным — даже сейчас. Но он нуждался в заботе и лечении. Настоящем лечении, а не том, что могли предложить древены. Травяные отвары? Матрас, брошенный прямо на землю посреди лужайки?

Эмили бессильно опустилась на землю рядом с Хароном. Дотронулась до его пальцев — таких холодных и неподвижных, что даже уверенное биение пульса под тонкой кожей запястья не смогло её успокоить.

— Почему он здесь? — Эмили в состоянии, близком к панике, обернулась к Липе. — На улице?

— Ну, мы могли бы устроить его в хижине для зимовки, — Липа, похоже, растерялась. — Но зачем ему пылью дышать? Тут ведь гораздо лучше! На свежем воздухе, среди деревьев… Ночью, может, и холодновато иной раз — так одеяла у нас хорошие, не замёрзнет.

Одеяла действительно были хорошие, в этом Эмили успела убедиться. Просто всё это настолько не вязалось с её представлениями об асептике и послеоперационном уходе…

— Не тревожься, солнышко, ты уже сделала всё, что могла, — услышала Эмили ласковый голос. — Пора вам обоим немного отдохнуть от мира. А миру — от вас.

Она подняла взгляд — и впервые увидела провидицу Сирень: немолодую женщина с удивительно юными и добрыми глазами.

— Он поправится? — только и спросила Эмили.

— Он очень сильный, раз сумел добраться сюда от самого Рейвен-Рока. Он должен поправиться, — Сирень грустно посмотрела на Эмили. — Но если ты знаешь какие-то молитвы — помолись.

*

И она молилась. А он делал то, что умел лучше всего — боролся. С кровопотерей, инфекцией, обезвоживанием… Запасы аптечки, которую Липа, не выдержав нытья Эмили, всё-таки принесла из винтокрыла, таяли не по дням, а по часам. Сирень не скупилась ни на снадобья, ни на ласковые слова, но Эмили-то видела тонкую морщинку между бровями целительницы, которая появлялась при взгляде на Харона.

Он боролся. А Эмили делала то, что умела лучше всего — верила в него.

На рассвете третьего дня она почувствовала сквозь сон, как пальцы Харона дотронулись до её ладони. Эмили столько раз это мерещилось, что она не могла поручиться, что сейчас всё происходит по-настоящему.

Харон что-то беззвучно прошептал. Воды, поняла Эмили. Выхватила из-под подушки флягу, проклиная себя за то, что выпила слишком много. Поднесла её к горячим, до крови растрескавшимся губам.

Он сделал несколько отрывистых, жадных глотков — и закашлялся; кашель перешёл в глухой стон.

— Харон… — всхлипнула Эмили. Не могла она называть его тем, другим именем, которое отцвело вместе с прежней жизнью. — Прости меня. Прости за всё, мой хороший.