Услышав очередной выплеск смеха, Инга оглядела нового соседа почти с ненавистью. Волосы светлые, аккуратно собранные в «хвост» – денди! Лицо правильное, но не застывшее, как часто случается, живое. То и дело гримасничает, надувает щеки, улыбается. Она пригляделась: улыбка потрясающая. Наверное, именно с такой улыбкой он пускает конкурентов по ветру или пулю им в живот. Откуда иначе этот непомерно большой дом – обелиск своим победам…

– Что они там делают? – вырвалось у нее.

Почему-то Инге важно было узнать это, и нетерпение не давало покоя, будто для нее самой что-нибудь могло измениться от этого знания. А не догадаешься – упустишь какую-то возможность. Хотя эти двое не имели и не могли иметь к ней никакого отношения. Они вообще существовали в параллельных мирах, ведь Инга с трех лет жила на волне музыки, и не приглядывалась особенно кто там внизу или на суше. Ей просто было неинтересно.

Она и теперь не считала себя вернувшейся к обычной жизни. Скорее, чувствовала, что застряла где-то между, барахтается, захлебываясь, и никак не может понять, в какую сторону плыть. И зачем?

Сама не понимала, почему сейчас так нервничает, даже злится, наблюдая за нежданными соседями? И почему не может отвести взгляд? Было какое-то мазохистское удовольствие в том, чтобы наблюдать за чужой, почти подростковой в своей активности, жизнью, когда своя рассыпалась в прах. Дунуть бы, что есть сил, запорошить глаза обоим, чтобы слезами облились!

Инга отпрянула от окна, пораженная злостью, что вскипела внутри. Откуда она? И чем провинились эти незнакомые люди, которые просто жили в свое удовольствие? Они знали только примитивные радости – недалеко ушли от лошадей, испытывающих восторг от скачки по дикой степи… Но это не повод ненавидеть их, попыталась доказать она себе. И снова шагнула к окну.

Сосед уже притащил длинные палки и молоток, а девочка держала что-то похожее на мешок, набитый сеном. Он вбил кол в землю, потом, прибив другую палку поперек, соорудил крест.

У Инги вырвался грубый смешок:

– Он собирается распять ее?!

Но на крест водрузили то подобие мешка, которое оказалось пугалом. Девушка сбегала в дом и принесла соломенную шляпу, Инге показалось – совсем не старую. Но им, видно, не жаль было расставаться с вещами, ведь в любой момент они могли позволить себе купить десяток таких шляп.

«Из итальянской соломки, – вспомнился ей старый фильм. – Скоты богатые! Наворовал где-то, и даже не стесняется показывать это всему миру. Не прячется за забором, как другие. У тех хоть огрызки совести остались, понимают, что стыдно устраивать пир во время чумы. А этот моральными принципами явно не обременен…»

Уже было понятно, что они сооружают пугало. Какой в нем был смысл, если возле дома не было даже подобия огорода или сада? Только английский газон в обрамлении русских сосен. Немыслимое сочетание.

– Они просто играют, – прошептала она, продолжая впитывать взглядом то, как соседи увлеченно наряжают свое пугало.

Роман разрезал на тонкие лоскуты желтоватую материю, потом засунул ее под шляпу так, чтобы концы развевались по ветру, и получились соломенного цвета волосы. Инга поймала себя на том, что улыбается, наблюдая за тем, как этот человек сам радуется своей новой игрушке, будто мало ему синего «Ламборгини», на котором он возвращается каждый день, благо дороги здесь хорошие, или огромного джипа, используемого реже. Чем не игрушка подросшего мальчика? Зачем ему развлечения для бедных? Что за тайный смысл он видит в сооружении какого-то дурацкого чучела? Разве люди, занимающиеся серьезным бизнесом, остаются детьми – настолько?!

Еще несколько месяцев назад она и себя считала человеком весьма успешным во всех отношениях. Никакого противоречия – и слава, и деньги. Хотя чаще бывает: или-или. Но она-то все заработала своим трудом, который и сами музыканты считали адским. Чтобы удержаться на верхней ступеньке нужно бежать и бежать, потому что лестница успеха подобна эскалатору, который так и норовит увезти тебя вниз. Позволишь себе расслабиться, начнешь жалеть себя или просто поддашься усталости, и ты уже вне игры. Вечная гонка за счастьем, которое может оказаться совсем в другом. Вот в таком застенчиво-солнечном утре, каким было сегодняшнее…

Ее вдруг обожгло: на коленях у Лидочки, усевшейся прямо на траву и не спускавшей с мужа восхищенных глаз, Инга заметила… свою кошку. Конечно, это была Соня! Чья еще шерсть могла так золотиться и поблескивать?

– Как ты могла? Нет, только не ты! – вскрикнула Инга тоненько и бросилась искать Соньку в безумной надежде, что это ее сестра-двойняшка выбралась из дома, чтобы порадовать странную девочку. Лидочка уже запустила руки в теплую шерсть, принадлежавшую только ей.

Заглядывая под столы и диваны, она бормотала, как безумная:

– Предательница… Какое вероломство… Ненавижу! Только не к ним… Не к этим… уродам!

Сони нигде не было. Сдавшись, Инга поплелась назад к своему окну, ставшему наблюдательным пунктом. Она чувствовала себя раздавленной – нувориши победили.

Едва приехав на дачу, Инга ужаснулась, увидев, выросший возле их дома трехэтажный особняк. Ей показалось, что он намертво закрыл от нее восход, который был главной дачной радостью. Но уже следующее утро принесло облегчение: соседи ухитрились построить свой дом так, что не загородили ей солнца. Случайно это получилось, или хозяин все просчитал? Мог ли? В состоянии ли был вообще озаботиться этим?

Неожиданно Инга увидела, как вернувшийся с прогулки Михаил со своей знакомой настороженной улыбкой подходит к соседям, уже готовым пуститься в пляс вокруг своего пугала. Показывает на кошку, которую Лидочка не спускала с рук. Она опять занервничала: «О чем он говорит с этими людьми? Сам ведь окрестил его нуворишем… Как глупо навязываться со знакомством! Ведь они наверняка презирают нас с нашей простенькой дачкой…»

Ей захотелось высунуться в окно до пояса, резко окликнуть мужа, позвать его домой. Отчитать за то, что унизился до разговора с тем, кого, в свою очередь ни во что не ставит. Такие, как этот белобрысый парень, скупают партер, чтобы потом весь концерт отправлять с телефона сообщения, или даже переговариваться в полголоса…

Выпрямившись, Инга посмотрела на мужа с презрением: он что-то предал в себе самом этим соседским жестом вежливости. Похоже, у них с Соней заговор против нее…

                  ****

– А они – славные люди! – заявил Михаил с порога и опустил кошку на пол. – Их фамилия Маскаевы.

– Как у боксера? – она видела афиши.

– Да? Может быть. Его зовут Роман. Она – Лидочка.

«Я знаю», – едва не вырвалось у Инги. Вместо этого она отрывисто спросила:

– Ей что – три года? Может, хотя бы – Лида?

– Он представил ее, как Лидочку, – Михаил тяжело опустился в кресло из лозы, поставленное на зимней веранде.

Когда-то его подарил Инге поклонник, который изготавливал такую плетеную мебель. Хотел преподнести еще и торшер, но она отказалась, решив, что это уж чересчур.

Усевшись на старинный, с коваными углами сундук, доставшийся им в наследство вместе с этой дачей, Инга пристально посмотрела на мужа:

– Зачем ты к ним подошел?

Его длинные, сухие пальцы теребили и обвивали подбородок, то и дело зажимая его и выпячивая, как гузку. Ингу вдруг начало раздражать это движение, которое она видела тысячу раз. Чтобы сдержаться, она перевела взгляд: тусклый самовар, давным-давно не использованный, попытался развеселить ее искаженными отражениями.

– Заметил нашу рыжую красавицу… Да и вообще, почему бы не подойти? Нам теперь встречаться с ними каждое лето, мало ли что… Нужно же хотя бы познакомиться. В конце концов, это просто не вежливо – не поприветствовать новичков!

– Как будто они в этом нуждаются! – резко выдохнула она смешок.

Кошка попыталась вспрыгнуть ей на колени, но Инга оттолкнула ее в полете. Шмякнувшись об пол, Соня даже не мявкнула, только бросила на нее обиженный взгляд.