– И я больше никогда не увижу ее?

Мама покачала головой – она стала говорить что-то еще, гладя Сашу по голове, но он уже ничего не слышал, только появился какой-то шум в голове. Почувствовав, что к глазам подступают слезы, он вырвался из объятий и сказал, что все это неправда, что это обман и бабушка просто не могла умереть. В растерянности мама развела руками, но он только повторял, что бабушка не могла умереть, хотя бы не попрощавшись с ним.

– Как же тебе это не понятно, что так нельзя, что она бы так никогда не поступила!

Саша топнул ногой и бросился бежать по дороге назад, потом свернул во дворы, и дальше, дальше, быстрее ветра – он пробежал мимо сельского клуба и небольшой водонапорной станции, не чувствуя ног, с горящим лицом. Только за деревней он остановился – перед ним было огромное поле, и он, переводя дух, никак не мог совладать со слезами, которые все появлялись сами собой. Саша смотрел на землю в зеленой высокой траве, на игрушечные дачи, раскинувшиеся за полем, на небо в низких перистых облаках и не знал, что теперь делать. В этот момент перед его взглядом само собой появилось лицо бабушки, ее руки с большими ладонями, и он почувствовал их пряный запах, и вспомнил ее голос, и понял, что уже не увидит ее. С новой силой он пустился бежать – скорее, подальше от деревни, не то эта вчерашняя ночная темнота приберет к рукам и его. Не оглядываясь, видя перед собой лишь размытые голубые и зеленые пятна, он бежал к своему убежищу, и когда зашел внутрь и прикрыл вход плотной красной скатертью – отчего стены окрасились в рубиновый цвет, – он сел на лавку, стоявшую в углу, зажал уши руками и зажмурился.

Главное, не поднимать голову и не смотреть вокруг, думал он, чувствуя, что если поступит иначе, то сразу, вмиг, исчезнет: в деревне, в поле, в роще рыскало темное безглазое чудовище с надвинутым до страшного искривленного рта капюшоном, и от него веяло зябким холодом, веяло пустотой. Безжалостное и беспощадное, оно отбрасывало тень на все вокруг – на каждый предмет, от стола до голубой рубашки, и портило его, отравляя, заражая собой: выбираясь по ночам из-под земли, оно принюхивалось, прислушивалось и всегда находило того, кого заберет сегодня. Оно утащило бабушку, оно однажды утащит за собой и его самого. «Ведь так, Саша, ведь так, Саша, ведь так, Саша?» – стучало в голове, стучало, как барабанная дробь, и от ужаса он закричал и сжался на лавке, но страшный голос не замолкал.

У вокзала Саша поймал такси, чтобы добраться до своего городка. Еще в Москве он прочитал в интернете, что ничего особо примечательного там нет, разве что полуразрушенная генуэзская крепость иногда привлекает туристов. На нескольких сайтах также говорилось, что мимо этих мест когда-то проезжал Лермонтов и даже останавливался в путевой гостинице неподалеку от центра города, съел в одном из здешних ресторанов рябчиков, выпил бутылку вина, после чего много скандалил, – и уехал расстроенным дальше на Кавказ. Понятное дело, такие выдумки не слишком влияют на имидж города, но это уже и не важно – Сочи совсем скоро поглотит, переварит, прирастит к себе все поселки и крохотные городки, рассыпанные вокруг него.

Перед глазами потянулись леса и горы, близко подобравшиеся к воде, и эта палитра – синяя, зеленая, голубая – смешивалась от быстрого движения, и ветер обдавал лицо соленым воздухом. Водитель включил радио, и салон утонул в этнической музыке: печальные трубы, короткие переливы флейты, текст на плохом русском языке. В какой-то момент машина слегка подскочила, как будто проехалась по насыпи. Саша посмотрел в заднее окно и сказал остановиться. Выйдя из автомобиля, он увидел окровавленный труп кошки – голова и передняя часть туловища были раздавлены, только задняя лапа судорожно тряслась мелкой дрожью.

– Ну, зато умерла быстро, жаловаться не на что, – сказал водитель и сплюнул на асфальт.

Саша отошел в сторону и закурил. Он посмотрел вниз – они остановились далеко от Сочи, у самого начала горной дороги: перед ним раскинулась пустошь с редкими белыми и розовыми домами высотой в несколько этажей, а чуть дальше сверкало море. Саша скучал по нему – когда он долго не отдыхал, то посреди дня прямо в офисе или дома мог начать представлять, будто за окном блестят волны, а в небе кружат чайки, перекрикивая друг друга. Теплый воздух медленно наполнял легкие. От этого убедительного миража на секунду ему становилось спокойно, словно он переносился в укромный мир, недосягаемый для всех остальных.

Становилось по-настоящему жарко. Он представил, как через какое-то время на теле кошки появятся мухи, черви, и оно окончательно перестанет напоминать само себя – живое существо, которым было недавно. Стоило убрать ее с дороги, но при мысли, что нужно будет дотронуться до мертвого тела, у него скрутило живот.

Через несколько часов таксист привез Сашу по нужному адресу – он высадил его у трехэтажного старого дома. Судя по колоннам и остаткам лепнины, дом был построен еще до революции. Лифта в нем не было, однако полукруглая каменная лестница впечатляла. Закрыв за собой тяжелую музейную дверь, Саша сразу услышал эхо от колес чемодана и собственных шагов. Во всем доме насчитывалось не более двух десятков квартир, и, если верить окружающей тишине, здесь мало кто жил. Дойдя до третьего этажа, он прошел по небольшому коридору, выложенному рассыпающимся деревянным паркетом, и уткнулся в железную дверь – девятнадцатый номер, его.

В большой трехкомнатной квартире с высокими потолками было мало мебели, и от этого она казалась еще просторнее. Оставив чемодан в холле, Саша бегло осмотрел комнаты: везде мягко скрипели полы, везде были поклеены светлые бежевые обои с тонким цветочным узором. Как раз перед отъездом Саши мама рассказала ему, как получилось, что Валя, сестра бабушки, осела здесь, недалеко от Сочи, а не осталась в Москве. В середине тридцатых они переехали в столицу из деревни под Кемеровом: девушки были совсем молодыми, когда у них умерли отец с матерью, и родственники посоветовали им отправиться в Москву. По приезде в город они работали кем придется, на заводах и швейных фабриках, и быстро вышли замуж перед самой войной. Мужей отправили на фронт, но оба чудом выжили и вернулись обратно: один целым и невредимым, а второй – без ноги. Это был Валин муж.

Едва ли не прямиком из Германии благодарное руководство страны хотело отправить его умирать то ли на Соловки, то ли на Валаам, но в последний момент как будто бы кто-то его пожалел и отпустил на время домой. До Москвы он добирался долго и через силу, ему было стыдно показаться жене в таком виде. Он был красивым вихрастым парнем, крепким, а теперь что? Через неделю после того, как он появился дома – и как счастливая Валя усадила его за стол, и накормила супом, и обняла, целуя в ухо, в нос, в щеку, – за ним пришли из НКВД и забрали. Из разных источников до Вали доходили слухи, что его обвиняли то ли в разбое на немецкой территории, то ли в мужеложстве, то ли в попытках побега с фронта – ей это было все равно, будь даже каждый из названных пунктов правдой. Мало кто ждал возвращения мужа так, как ждала она – с войны, а потом из лагерей, откуда он вернулся только в 1954 году, уже после смерти Сталина.

Она не знала и никогда не спрашивала, как ему удалось продержаться все эти годы и выжить и что из обвинений было реальностью, если было. Когда он вернулся домой, уже навсегда, она неделю не отходила от него ни на шаг, боясь, что его снова заберут или он просто исчезнет, растворится в воздухе. Она обнимала его, гладила волосы. А однажды в почтовом ящике нашла записку с одним только словом, написанным угловатым мужским почерком: «Прости». И еще лежали ключи и напечатанная инструкция, к кому и где нужно обратиться, чтобы переехать из Москвы поближе к морю. Собрав вещи, она наспех попрощалась с друзьями и вместе с мужем отправилась в путь. Потом она редко связывалась с сестрой, переехавшей в Подмосковье, – только после смерти супруга Валя стала отправлять ей длинные письма, в которых рассказывала о своей повседневной жизни, о тоске, о болезнях, о море: сегодня оно было синим, а вчера – бирюзовым. Потом умерла и сестра, и она несколько раз писала Сашиной матери, но та отвечала ей скупо – не столько из равнодушия, сколько из-за вечной нехватки времени. Последнюю весточку Валя отправила ей уже из больницы: она знала, что не выйдет оттуда, и потому в конверт положила ключи от квартиры.