После чая до уроков оставался небольшой промежуток времени, который использовался для повторения уроков или подготовки к ним, причём некоторые «богобоязненные» мальчики этим же временем пользовались для молитвы. Всегда можно было на площадке перед входом в церковь видеть их, коленопреклонённых и шепчущих молитвы. Здесь они и встречали приходящего в училище М. Н. Флорова.

С 9 ч[асов] до 2-х проходили уроки, по часу – четыре урока. После двух уроков была большая перемена минут 30.

В два часа – обед. Затем два часа отдыха обычно на воздухе.[126] В 4 часа – вечерний чай в том же виде, что и утром. С 5-ти часов вечерние «занятные» часы до 9 часов с такими же интервалами, что и уроки.[127] В 9 часов – ужин. В 10 часов – звонок ко сну.

Под праздники и в праздники этот порядок изменялся так: под праздник вместо «занятных» часов – «всенощная» и примерно час занятий до ужина, а в праздник: литургия, чай и, примерно, час занятий до обеда.

Когда мы учились в четвёртом классе, то в большую перемену между уроками давался завтрак.

Во время масленицы, первой недели поста этот порядок изменялся, а также в среды и пятницы великого поста, когда ученики направлялись на литургию «преждеосвященных даров».[128] Таковым был ритм жизни «бурсака» в течение десяти месяцев ежегодно, а весь порядок его определялся звонком.

О чае уже сказано. На обед и ужин давались: мясной суп с кусочками мяса, растительный суп из овощей, горошница, каша: гречневая и пшённая. Излюбленным блюдом для «бурсаков» была брусника со сладкой водой: они смешивали её с крошками чёрного хлеба и… наслаждались. В изобилии давалась картошка: с мясом и без мяса, со скоромным маслом и конопляным.[129] Каши тоже давались с ложкой скоромного масла или конопляного.[130] Этими кашами «бурсаков» напитывали, вероятно, на всю жизнь. Подавались иногда мясные котлеты, снабжённые в изобилии перцем, вероятно, чтобы скрыть не свежесть мяса, из которого они изготовлены. В заговенье на мясо устраивался настоящий «пир»: на ужин давались пельмени. Стряпать пельмени в помощь наличному составу обслуживающего персонала стекалось всё «женское», что только имело какое-либо отношение к «бурсе». Пельмени были не столь изящные, и мясо в них не так уже мелко изрублено, но для отощённых желудков «бурсаков», готовых топор переварить, это было не так уж важно, только «давай, давай», и нужно сказать «давали», «до сыта», «до отвала». «Бурсаки» наедались да ещё в карманах «малую толику» уносили.[131]

На завтрак давали: или стакан молока, или два яйца – и то и другое с чёрным хлебом, или пирожок гороховый конопляного масла, за что он и получил название – «ваксовик».[132]

И при всё этом, т. е. несмотря на пельмени, завтраки и прочие услаждения «бурсацкого» желудка, сами «бурсаки» скромно определяли своё питание словами-виршами на латинском языке:

Semper – горох,

quotodie – каша,

miseria – наша.[133]

Самый главный недостаток был в витаминах. Вот почему, когда однажды на дворе оказались без присмотра два мешка с луком, желудки «бурсаков» забушевали, затмили их ясный ум, усыпили совесть, и они ринулись к мешкам и воровали лук, потом за обедом крошили его в суп, или просто ели с чёрным хлебом.

Вот так и кормили «бурсаков», а, между прочим, желудочных болезней они не знали.

^[[134] ]

На Пасху оставалось мало учеников, и им на разговенье давали: частичку кулича, творог со сметаной и изюмом (пасху) и два яичка в течение трёх дней.

^[[135] ]

Можно ли поставить рядом без опасения быть осмеянным два понятия: «бурсак» и косметика? Если представлять бурсака в неизменном виде «тессараконты» и мыслить категориями «Очерков бурсы», то, очевидно, нельзя. Но жизнь, как всегда, вносила и вносит свои коррективы. «Бурсаки» прекрасно различали достоинства и недостатки «черёмухового мыла», «яичного мыла», «глицеринового мыла», и утром они никогда не мылись без мыла.[136] О чесотке мы на бурсе не слышали. На моде были помада, фиксатор, репейное масло. Особенно – фиксатор. Скорее можно сказать злоупотребляли им. Был ли pediculus? Был! Кое у кого, но без наружного проявления, там в складках белья. На верхней одежде, на спальных принадлежностях – нет! Почему в белье? Его плохо парили и плохо гладили, в результате – «изумрудные» зёрна оставались на созревание. Проблемы вшивости на бурсе не ставилось. В баню «бурсаки» ходили, примерно раз в декаду. Там каждому выдавалось мыло и вехотка. Вода давалась до отказа. Парились. Мыться помогал иногда «учинённый» для надзора старик. Грязное белье сбрасывали там же, а получали чистое в гардеробной комнате.

Волосы время от времени подстригал парикмахер. У «старших» на моде были прически – «ерошки», часто сильно нафиксуаренные. Спальное бельё менялось применительно к посещению бани. Что говорить – оно было непрезентабельным: неважного качества, заплатанное. Подушки тоже были не из пуховых, матрацы – соломенные или мочальные, одеяла не первой свежести, обтёрканные, истёртые и не особенно грели. «Бурсаки» раскопали у них удивительное свойство: если водить ими по волосам, то появлялись искорки – электрические разрядки. Весной, в жаркие дни, учеников водили купаться, иногда по два раза в день. Что только было при этом с «бурсаками»: они плавали, ныряли, кричали…[137]

Что было на «бурсе» образцовым, то это уборные: отдельные кабинки с деревянными лаковыми стенками, с водой для промывания унитазов. Свидетельствую, что потом я не встречал ни в одном учебном заведении – ни в семинарии, ни в академии, ни в каком другом учебном заведении таких туалетов, какие были на «бурсе». Вот почему, когда мне случайно удалось посетить здание нашей «бурсы», где теперь находится военный лазарет, я не преминул заглянуть и в сие учреждение и… увидел такую картину, что у меня сейчас же родилась мысль: «Что бы сказал наш смотритель Михаил Николаевич, если бы он увидел «сие»!

Были ли среди «бурсаков» неаккуратные, нечистоплотные? Да, были! Но все они были наперечёт и, между прочим, их не уважали и сторонились их же товарищи.

Для «духовников» не было принято одежды единого образца – «формы». Когда их отправляли после летних каникул, то снабжали валенками, шубами, шапками самого разнообразного покроя и образца. Из верхней одежды также укладывали в чемодан: визитки, брюки тоже разной расцветки. Раньше – до девяностых годов – ученикам шили сюртуки, и они были чем-то вроде формы. Но то обстоятельство, что в других учебных заведениях – гимназиях, реальных училищах – были приняты формы, а также, очевидно, стремление к гармонии, порядку на практике привели к тому, что сам собой, так сказать, самотёком у «бурсаков» было принято носить тужурки серого сукна с закрытым воротом и брюки на выпуск, преимущественно из того же материала. Принято также было надевать крахмальные белые воротнички на шее.[138] Но с чем не могли примириться ученики, то со штиблетами и туфлями: считалось, что это женская одежда, и, поэтому, когда один из «бурсаков» – Ваня Медведев вместо сапогов под брюками стал носить ботинки да ещё с пуговицами, то ему не давали прохода и кричали: «Эй ты – девка, девка!» Бурса метила за отступление от принятых ею норм.