Это был Дырокол, который, несмотря на малые размеры, отличался крайней независимостью характера и большим самомнением.

– Куда вы так рвётесь, молодой человек? – поинтересовался Вертящийся Стул, при этом слегка повернувшись, чтобы подставить свою спинку под солнечные лучи. – Наслаждайтесь покоем. Совсем скоро вас поставят на Стол и каждый, кому не лень, будет колотить вас кулаком по голове. Вы этого хотите?

Услышав это, Дырокол примолк, но потом, крикнув, что по крайней мере на него не сядут, как на некоторых, снова принялся требовать своего освобождения.

А Евгений в это время с удивлением разглядывал то место в дверях, где раньше был Замок. Сейчас там была дыра.

Прислонив Столешницу к стене, он подобрал валяющиеся у его ног Пружину, Шурупы, несколько Заклёпок и стал сосредоточенно разглядывать их, пытаясь понять, что всё это значит. Хмыкнув, молодой человек сунул части бывшего Замка в карман куртки и осторожно приоткрыл входную дверь.

В комнатах никого не было, только на полу пускали солнечных зайчиков осколки разбитой лампочки.

– Однако странные вещи здесь происходят…

Евгений подошёл к Голландской Печи, осторожно прикоснулся к ней, а потом вдруг улыбнулся:

– А может, в лавке старинных вещей и должно происходить что-то необыкновенное и таинственное? Ведь каждая вещь – это какая-то тайна!

Недавно пришедшая в себя после обморока Младшая Люстра, вдруг спохватившись, затараторила горячо и бессвязно, словно боялась, что её опередят:

– Ночью с фонарём… А там были Резеда и Колокольчик! И он ползал подо мной. Было ужас как страшно! А потом я крикнула: «Дверной Замок, вы бравый!» – и больше я ничего не помню…

– Прекратите истерику! – раздался свистящий шёпот Оконного Шпингалета. – Он вас всё равно не услышит. И причём тут Дверной Замок? Ему давно уже было пора на металлолом. Я и сам мог бы…

Но, увидев, как на него посмотрела Старшая Люстра, умолк.

– Что ж, придётся покупать новый Замок – сказал молодой человек и посмотрел при этом на Форточку.

Та, словно соглашаясь с его словами, тут же широко распахнулась. Её, бедняжку, до сих пор бросало в дрожь от пальцев ночного посетителя.

Когда через двадцать минут всё содержимое кузова было перенесено в Дом, Евгений, прикрыв входную дверь, отправился на поиски нового дверного замка. А в это время между старожилами и вновь прибывшими жильцами, которые заняли собой один из углов, происходило первое знакомство.

Вертящийся Стул, лежащий на полу в неудобной позе ножкой вверх, сразу заприметил и оценил красоты и благородство хрустальных Люстр. Полным чувства собственного достоинства голосом он сказал:

– Прошу прощения у прекрасных дам, но сам я никогда бы не позволил себе подобного положения в вашем присутствии. При первой же возможности я приму более приличествующую вашему обществу позу.

Старшую Люстру аж качнуло от такой изысканной вежливости. А всё потому, что над созданием нашего стула потрудился человек, который всегда перед тем, как сказать кому-нибудь неприятные слова, сначала долго извинялся. И даже если потом дело доходило до рукоприкладства с его стороны, всё равно у всех складывалось о нём мнение как об очень культурном человеке.

– Ничего, ничего… – пролепетала Старшая Люстра. Она вдруг почувствовала, что готова пожертвовать всеми своими лампочками ради такого благовоспитанного и учтивого Вертящегося Стула. – В моём присутствии вы можете совершенно не стесняться. Я нахожу ваше положение очень даже симпатичным.

Сказав это, Люстра вспыхнула на несколько мгновений, а когда погасла, то все увидели, как она была смущена…

– Это безобразие! – стонал Выключатель. – Если каждый начнёт загораться по собственному желанию, зачем тогда нужен я? Я отказываюсь следить за порядком!

– В таком случае я объявляю себя здесь главным и требую безусловного подчинения от всех! – проскрипел Паркетный Пол, а потом, на всякий случай, добавил. – Стены могут мне не подчиняться.

Этим он хотел произвести впечатление на вновь прибывших. Форточка, услышав такое заявление, захлопнулась с такой силой, что её стекло дало трещину. Оконный Шпингалет, выждав паузу и убедившись, что Паркетный Пол в своём стремлении стать главным, оказался без союзников, презрительно расхохотался.

– Почему обязательно кто-то должен кому-то подчиняться? – негромко спросила Голландская Печка. – Разве плохо просто быть всем вместе?

– Эй! Кто-нибудь! – надрывался в коробке Дырокол. – Выпустите меня отсюда немедленно!

Рано утром следующего дня, чуть свет, Капитон выехал с княжьего двора на своём сером жеребце, и погнал его во Владимирское княжество, в городок Муром.

Путь предстоял неблизкий. Дорога была незнакомой, всё больше по лесам тёмным, где и зверь бродил дикий и человек лихой, потому крепко вооружился Капитон железом острым и словом Божьим.

На пятый день к полудню добрался он до Мурома. Остановился перед деревянным мостком через реку. Оглядел земляной вал, опоясывающий город, заприметив среди деревьев золотой крест.

Разглядев в зарослях череды бьющий из-под земли ключ, набрал в горсть холодной воды и пил, пока не заломило в зубах.

Припекало солнце. Небо, свободное от облаков, тихо купалось в речке, по берегам которой в заводях, на камышинах, отливали перламутром крылья стрекоз. Наполнив водой в запас бутыль, Капитон выбрался наверх.

Было воскресенье, базарный день. По мосту в обе стороны шёл народ вперемежку с домашним скотом, ехали телеги. Затесавшись в толпу, Капитон хотел пробраться за городской вал незамеченным, но, хорошо вооружённый, с повадками бывалого воина, он всё же привлёк к себе внимание, и его окликнули.

Дорога от реки поднималась вверх и упиралась в приземистую, рубленную из дуба сторожевую башню, возле которой стояли пятеро вооружённых людей. Один из них, – огромного роста, в кольчуге и с шишаком на голове, – манил Капитона к себе коротким обнажённым мечом. Остальные четверо, глядя на подъезжающего к ним человека, подобрались, готовые в любое мгновение дать отпор.

«Суровые ребята, – подумал про себя Кусай. – С этими держи ухо востро, враз в яму на цепь посадят».

Подъехав к ним, он слез с коня и, сдёрнув шапку, широко улыбнулся.

– Кто таков? Куда едешь?

Пять пар глаз, жёстко уставившись, ощупывали его сверху до низу. Капитон знал, что Рязанский и Владимирский князья давно люто враждуют, и поэтому говорить правду не собирался.

– С Москвы еду, добрые люди. Жёнка у меня местная, а мать у неё здесь одна живёт. Вот проведать её приехал, да прикупить кой-чего на ярмарке. У нас-то с этим там скудно….

– С Москвы? – переспросил один из стражей. – А где это?

– Да есть у Суздальского князя сельцо с таким названием. Так, дыра дырой, одна улица в десять дворов… – сказав это, старшой сплюнул под ноги рязанцу.

Глаза его всё ещё оставались колючими, но меч в ножны он всё же убрал.

– На какой улице тёща твоя живёт? Как кличут?

К этим вопросам Капитон был готов. У одного из дружинников Василия Кривого жила сестра в этой самой Москве, а мать как раз в Муроме. Поэтому и имя этой бабы, и где живёт, он знал. А вот ежели бы стали его пытать относительно этой самой Москвы, вот тут-то обман мог легко раскрыться, так как Капитон ни то что не был там ни разу, но и услышал название это впервые.

– Каширцева она, Катерина. А дом её первым справа от входа в церковь Всех Святых. Там ещё колодец есть прямо против её калитки.

Сказав это, замер Кусай изнутри, натянулся тетивой, только выражение лица держал прежнее, добродушное. Нечего ему было больше добавить ни о своей тёщеньке, ни о доме её, если бы ещё что спросили.

– А чего-то я тебя раньше здесь не видел? – нехорошим голосом спросил один из стражей, диковатого вида мужичок, заросший чёрной бородой до самых бровей. – Я ведь, мил-человек, в соседях с Каширцевыми буду…

Он говорил всё это, а сам на сапоги Капитоновы глаза свои пялил, видать приглянулись.