Каф едва заметно закатывает глаза, всем своим видом требуя собраться.

— Спасибо…

Беру кружку и делаю крупный глоток. Я не раз видел, как человеческие мужчины пили. Однажды даже слышал, что для смелости. Прибавит ли?

— Честно говоря, я никогда не бывала в таких местах. Всегда встречала праздник дома, а тут решила выбраться, — улыбается нежно, а у меня на душе словно весна расцветает. — Видимо, нужно было прийти сюда раньше. Я так понимаю, ты здесь работаешь?

Мешкаю. Говорить ли ей, что я Хранитель? Что доверяют мне только кошек да хомяков? Скрывать нет смысла. Да и до сих пор помнятся крепкие подзатыльники от Кафа за вранье, при желании приукрасить аж звон в ушах начинаю слышать.

— Скорее помогаю Кафриэлю в свободное время. Я — Хранитель.

Она изумленно косится на мои крылья, а потом и на лицо. Нет, светленькая, это не обман зрения… Можно сказать, я — единственное живое исключение из правил.

— Мне казалось, что полукровок не допускают до людей.

— Да, — вновь делаю крупный глоток эля, эдак и до дна кружки недалеко. Слова застревают в горле, и, честно говоря, я жутко не хочу расписываться перед ней в собственной ущербности. Ведь Хранителем я являюсь постольку-поскольку. — Моя подопечная — кошка. Марлен. Увы, почила немногим больше суток назад. Из-за этого чуть не померла её престарелая хозяйка. В общем, Хранитель я не лучший, — самореклама хоть куда, впору бежать от меня с криками: спасите, мало того, что полукровка, так ещё и бестолковый. И хочется глаза рукой прикрыть, да бестактно будет. Пожимаю плечами. — Зато эль хорошо варю и за порядком следить умею.

Она смеётся. Это хорошо… наверное.

— Может, пройдемся? А то здесь слишком много лишних глаз.

Кошусь на окружающих. Она права. Все хоть и вернулись к своим разговорам, но все же поглядывают на нас. Спокойно и начистоту тут не поговорить.

— Давай, только к полуночи нужно будет вернуться, — бросаю взгляд за стойку, на суетливо разливающего эль Кафа. — Мы с ним всегда встречаем Новый год вместе.

Лайла кивает и, поблагодарив Кафриэля, лезет в небольшую кожаную сумочку за деньгами. Успеваю её опередить и положить на стол десять монет. Как раз хватит за две кружки эля и тарелку сладостей. Она коротко улыбается, поднимаясь с места. Подаю ей руку и, под присвистывание парочки порядком напившихся ребят, помогаю надеть легкую шубку. На улице морозно, без верхней одежды не погуляешь. Одним отточенным движением натягиваю куртку на плечи. Крылья сами находят специальные прорези в полотне, и я до самой шеи застегиваю массивные пуговицы. Ненавижу холод… Из-за того, что в детстве належался на нем сполна? Все может быть.

Мы покидаем таверну, и напоследок я киваю Кафу. Вернусь в любом случае. Оставлять своего ворчуна в компании пьяных святош не стану.

— Вы с Кафриэлем родственники? — спрашивает Лайла, как только за нами захлопывается дверь.

Мороз шершавым языком лижет щеки, да так, что кожу аж пощипывает от холода. Снег приятно хрустит под ногами, белым-бело, и только яркая луна, чуть подкрашенная багрянцем, выбивается из общей картины черно-белой ночи. Она такая только в Новый год. Как символ противостояния света и тьмы.

— Мой отец — падший, а мать — ангел. Она бросила меня еще ребенком на этих самых ступеньках, — неловко пожав плечами, улыбаюсь я. — А Каф подобрал… Если бы не он, я бы умер на морозе. Он был рядом всегда, своим воспитанием, образованием и жизнью я обязан ему.

— Удивительно. — Лайла наклоняется к снегу и загребает целую пригоршню, сминая его в ладонях. — И как светлый не побоялся приютить полукровку? Более того, даже выбил образование. Это настоящий подвиг, учитывая, как святоши относятся к изгоям.

— Не знаю, — недоуменно смотрю на неё, обычно ангелы обижаются на «святош» и ни в коем случае не называют так друг друга. Вопросов больше, чем ответов. — Тебя тоже черные крылья не отпугнули.

— Помилуй, они так красиво светятся! Мы, женщины, любим все красивое, будь я хоть сто раз суровым Хранителем, — хохочет. — Выходит, ты тоже родился зимой… Хм.

— Д-да… И что?

— Ничего, — улыбается в ответ на мое недоумение. — Лови!

И бросает в меня снежком. Инстинктивно уворачиваюсь, получая в крыло. Голубоватый огонек ее крыльев удаляется от меня. Она бежит, время от времени оборачиваясь и хихикая, а я стою, как истукан. Ну, нет. Ты ответишь мне на вопросы! Бросаюсь вдогонку.

И холод будто растворяется, уступая место пламенному азарту погони.

Все детство я наблюдал за чем-то подобным из окна. Сверстники шарахались от меня, не принимали в компании, оттого и игр, со всем этим ребячеством и восторгом, у меня толком не было.

Догоняю Лайлу и в один короткий прыжок заваливаю в пушистый сугроб. Она смеется, глядя мне в глаза. Свет крыльев отблесками играет на снежинках, смешивается с моим золотистым огнем.

— Ладно, бегаешь ты быстро, сдаюсь! — Ее холодные пальцы ложатся на мою скулу, нежно проводят по коже к подбородку. Приятно, Замбрим подери… Она резко опускает руку к шее и одергивает воротник от куртки вниз, обнажая кожу. — Расскажешь, откуда синяк? Я чуть не задохнулась сегодня вечером.

— Акх разозлился из-за смерти кош… — замираю на полуслове, ошарашенно глядя сверху вниз. — В смысле «чуть не задохнулась»? У светлых не бывает фантомных болей, если они не встретили предначертанного и не отказались от отношений с ним.

Она кивает, а я отстраняюсь. Готов спорить на целый бар эля, что глаза у меня сейчас размером с авшэтрийскую*** монетку каждый.

Она явно заинтересована, а я потерянно провожу ладонью по лицу.

— Ты тоже полукровка?..

— Просто более удачливая, — улыбается она. — Пошла в отца. Он был ангелом, а мать падшей. Как видишь, святоши судят по крыльям. Поэтому я не испугалась, Кассиэль. Потому что такая же, как ты. Только унаследовала больше ангельских черт.

— Но ведь светлые не соблазняют падших. Или твоя мать…

— Нет, — перебивает она, с терпеливой улыбкой на губах. — Никто никого не соблазнял, Кас. Мой отец — Рахмиэль, генерал армии Ангельского Оплота. Ты наверняка слышал о нём.

Киваю. Красноречие как рукой сняло. Я даже выдавить из себя ничего не могу.

— Так вот. В одной из военных компаний к границам земель падших, он встретил мою мать — Касикандриэру. Тогда была зима, перед самым Новым годом. Их связь была не просто праздным интересом или мимолетной страстью. У падшей и ангела оказался один Знак Предназначения на двоих…

Лайла увлеченно говорит, наблюдая за моей реакцией, а я сижу на снегу и не нахожу ни одного разумного объяснения ее словам. Как это могло быть? У полукровки и ангела ещё куда ни шло, но у падшего и чистокровного?!

— Но так не бывает…

— Нам говорят, что так не бывает, в этом большая разница, Кассиэль, — она смотрит в мои глаза без тени веселья. Пристально так, что становится не по себе. Протягивает руку к щеке. — Они боятся таких, как мы… Светлые гнобят всю жизнь, безучастно наблюдая, как мы вырастаем никем, а падшие и вовсе убивают и родителя, и дитя. Мои отец и мать не смогли быть вместе. Она родила и поплатилась жизнью, а отец увез меня сюда и воспитал. Врал напропалую, говоря, что я рождена одной из селянок. Боялся осуждения и косых взглядов.

Киваю. Когда-то мы были едины, пока Мергинэт**** не проклял поддавшихся грехам. Их окрестили падшими, и после наложения проклятия крылья почернели, покрывшись тьмой их грехов. Появление полукровок и прекращение их гонений… Словно символ невозможного — единства?!

— Мы несем в себе качества и ангелов, и падших, Кас, — будто понимая ход моих мыслей, припечатывает Лайла. — У нас есть Знак на крыльях, как у светлых, и мы чувствуем фантомную боль друг друга, как падшие, что после проклятья не имеют рун защиты.

— К чему ты клонишь?

Мой вопрос вызывает у нее лишь ухмылку. И она, все так же уверенно, наносит решающий удар:

— Видишь ли, — говорит она, — столько самого разного случается лишь зимой, а не летом, и не осенью, и не весной. Зимой случается все самое страшное, самое удивительное. Будто морок, что держит светлых с падшими поодаль друг от друга, сходит на нет. Это у людей Новый год символизирует лишь начало нового периода времени. У нас все иначе. Новый год — новый цикл жизни, который начинается после очередной победы Мергинэта над силами тьмы.