Вадим с надеждой опустил взгляд вниз, но эрекция, достигнутая для него еще Кормильцевым, не опала. Он стиснул кулаки, на которые опирался, тряхнул головой и попытался выйти из Глеба, встать и прекратить это безумное падение в бездну. Хотя чего уж там, он уже лежит на самом дне этой самой бездны и с тоской взирает наверх, туда, где светит солнце и ходят беззаботные люди, не познавшие тяги к инцесту…
Глеб закинул ноги ему на поясницу и протяжно застонал.
- Глеб… - пробормотал Вадим.
Глаза младшего приоткрылись, лицо осветила улыбка наслаждения.
- Илюха… ты… - но в эту самую секунду серый взгляд младшего пронзила ослепительная молния понимания. – ВАДИК?!
Как, каким образом Глеб в первую же секунду осознал, что это уже не Кормильцев, а его собственный старший брат лежит на нем и, не в силах прекратить пытку, продолжает вбиваться в него, мучительно закусывая верхнюю губу? Что прочел он в глазах Вадима – ужас ли от происходящего или счастье от того, что мучительное желание, наконец-то, обретает свой выход?
- Вадик… - бормочет Глеб, обхватывает ладонями потное лицо Вадима, притягивает его к себе и целует прямо в губы.
Вадим хочет отшатнуться, да только какой в этом смысл – после всего-то?
- Ты вернулся…
Губы Глеба горячие и настойчивые, властные, вожделеющие. Он покрывает отчаянными ненасытными поцелуями все лицо брата, проникает ему в рот языком, кладет ладони на ягодицы, прижимая его крепче к себе, и не может отвести от него затуманенного взгляда как-то совсем внезапно поголубевших глаз. И Вадим проваливается в них, вмиг плюнув на все прежние страхи, сомнения, барьеры и муки, разрушив их очередным резким толчком, от которого Глеб выгибается и стонет еще протяжнее, почти кричит. Руки его беспорядочно блуждают по влажной груди брата, пересохшие и вспухшие от поцелуев губы без конца повторяют его имя.
- Вадик… это ты… Вадик…
Вадим замедляется, замирает на несколько секунд, нависая над младшим, сжимая его лицо в ладонях и впиваясь в губы долгим горячечным поцелуем умалишенного, приговоренного к средневековому сожжению на костре за инцест. А и гори оно все огнем! – стучит в воспаленном желанием мозгу, и движения Вадима становятся резче, ладони ложатся на округлые плечи младшего, ласково и заботливо оглаживая их, губы касаются ключицы, оставляя розоватый влажный след, и снова возвращаются к родным губам. Глаза Глеба заволокло темной пеленой, Вадим никогда еще не видел такого цвета его глаз – такого дурманящего, словно влекущего за собой к самому краю горизонта событий, за которым гибель и…дверь в иные миры? Вадим взъерошивает и без того лохматую и уже изрядно отросшую шевелюру брата, притягивает его за волосы к груди и с наслаждением шумно выдыхает, ощущая, как губы младшего смыкаются вокруг его моментально отвердевшего соска.
- Вадик, я люблю тебя… - бормочет Глеб куда-то ему в солнечное сплетение, обдавая горячим дыханием, потом приподнимаясь, выгибая спину и откидывая назад руки, опираясь ими о кровать.
Вслед за ним поднимается и Вадим, сжимает плечи младшего и снова замедляется, замирает, скользя по тонкой почти прозрачной шее обезумевшими от страсти губами. Он мечтал об этом столько долгих лет. Он боролся с этим, он ненавидел и убивал это в себе, прятал, забивал гвоздями, вбивал осиновый кол, хоронил под тоннами чужих пахнущих сексом тел, других эмоций, ярких впечатлений, но эта черная точка всегда пульсировала в его мозгу, не давая покоя, и вот она вмиг разрослась сперва до узкой трещины, расколовшей его сознание, а затем и до чудовищных размеров Тартара, куда не был сослан за свои грехи ни один преступник, ибо никто еще за всю историю существования Земли не согрешил столь тяжко, чтобы оказаться там. Самойлов старший стал первым его постояльцем – он трахал собственного младшего брата, и это был самый лучший секс во всей его насквозь пропитанной сексом жизнью.
Пальцы до синяков впиваются в чувствительное нежное и рыхлое тело младшего, скользят по талии, ладони крепко прижимают, а живот ощущает живительную влагу, сочащуюся из набухшего до предела члена Глеба. Правая рука Вадима опускается на оголенную головку, едва задевая ее пальцами, скользит вниз до основания, и Глеб почти кричит:
- Вадик! – в его устах это имя звучит как-то совсем иначе, словно он родился с этим именем на губах, пронес его, как знамя, в последнем бою, и вот теперь умирает, шепча это имя. Умирает в объятиях своего ненавистного и обожаемого старшего брата.
Вадим швыряет Глеба на постель, властно разворачивает спиной к себе и ложится сверху. Тот не сопротивляется, лишь покорно дрожит в предвкушении и издает едва уловимый вскрик, когда Вадим снова входит в него. Губы старшего беспрерывно покрывают поцелуями влажную от пота спину Глеба – беспорядочно, почти не отрываясь от кожи, словно желая слиться с ней, врасти в нее, как и весь Вадим – врасти в Глеба, пустить в него корни, стать единым целым навсегда, до последней молекулы. Он пошло раздвигает его ягодицы ладонями, отстраняется и несколько секунд не может оторвать глаз от открывшейся ему картины, чувствуя, как безумие окончательно заволокло ему мозги. Он наклоняется и впивается губами в сомкнувшееся кольцо мышц, на минуту забыв о собственном пульсирующем возбуждении, проникает внутрь языком, оглаживает широко раздвинутые дрожащие ноги младшего.
- Боже, Глеб… - Вадим не узнает собственного хриплого голоса и, чтобы не дать себе шанса хоть на мгновение задуматься о происходящем, посмотреть на все со стороны, снова приникает губами к входу.
Глеб подается назад, слегка приподнимаясь ему навстречу, и Вадим, не выдерживая, снова накрывает его своим телом и резко входит, исторгая из его груди всхлипы.
Глеб измотан, висит тряпичной куклой в сильных руках брата, но продолжает просить еще и не кончает. Не кончает! Вадим ставит его на четвереньки и яростно вколачивается, сжимая в ладонях худые ягодицы, проводя пальцами по позвоночнику, а затем впиваясь пятерней в волосы и дергая голову младшего на себя. Тот слабо вскрикивает, но подается, поднимается, поворачивает к нему лицо и распахивает губы для очередного злого поцелуя. Вадим ведет ладонью по животу младшего, путаясь пальцами в дорожке волос прямо над пахом, сжимает его каменный член, а второй ладонью властно захватывает загривок, отстраняя брата. Глеб послушно прогибается, кладет руки на спинку кровати, закусывает губами подушку и стонет… стонет так сладко, как не стонала под Вадимом никогда ни одна женщина, которых он имел за всю свою долгую жизнь. Старший ускоряет темп, вколачивается с каждым следующим входом все сильнее, задворками подсознания улавливая, как звонко шлепается его пах о бесстыдно отставленные назад и приподнятые ягодицы брата. Словно у шлюхи… его личной шлюхи…
Оргазм накрыл Вадима совершенно неожиданно, он затрясся в спазме, кусая плечо младшего и до боли сжимая пальцами основание его члена. В теле не осталось ни одной не утомленной столь долгим сексом мышцы, и Вадим бессильно валится, погребая под собой столь же изнуренного Глеба. Затем вяло разворачивает его лицом к себе, видит, что тот все еще возбужден, и со вздохом сползает вниз, устраиваясь между ног младшего. Глеб, казалось, не верит собственным глазам, когда брат касается кончиком языка оголенной головки, и тут же комната наполняется влажным криком.
Так вот каков его Глеб на вкус… не самое приятное, что он когда-либо пробовал, но рот сам повинуется древним рабским инстинктам, губы смыкаются вокруг головки, скользят вниз к основанию, и Вадим начинает свой неловкий, неуклюжий первый в жизни минет. Поцелуи, покусывания, засосы, узоры, выводимые по коже языком и губами… и Глеб извивается, кричит, сжимает в кулаках простыни, впивается пальцами в разлохмаченные темные локоны брата, а Вадим все не отпускает его, не давая кончить, причмокивая, посасывая, целуя в самые потаенные и развратные места Глебова вожделеющего тела… И оба уже не стесняются ничего, Рубикон пройден, порог переступлен, падение в бездну не остановить, так почему бы им не насладиться до самого донышка? И Вадим зарывается лицом в промежности брата, проталкивает в него палец и аккуратно продвигает глубже, продолжая активно водить губами вдоль твердого члена.
