Достал из холодильника четыре яйца и нарезку ветчины. Зажег плиту и принялся практиковать свои скромные кулинарные способности. От аппетитного шкворчания ветчины проснулся и Вадим, вышел на кухню, забавно протирая заспанные глаза кулаками, широко зевнул и шлепнулся на табуретку.

- Твоя жена умотала аж на целых три недели! Живем! – и Глеб резко поднял вверх руку с зажатой в ней силиконовой лопаткой, от чего на кафель сразу упало несколько жирных капель.

- Это хорошо, - кивнул все еще плохо соображающий со сна Вадим. - Вот только репетиции надо бы уже начинать. Я-то все эти песни знаю назубок, а эти мои новые музыканты?

- Значит, так. Позвонишь Алику первым делом, назначишь дату и время. А уж он пусть обзвонит всех остальных.

- Глеб, - рот Вадима вдруг распахнулся в ужасе, и он тут же прикрыл его ладонью. – А адреса-то студии я не знаю! Куда ехать репетировать?

- Охрененно! – воскликнул Глеб, осознавая, что они облажались, еще даже толком не начав ничего делать.

Он выключил огонь, раскидал получившееся подобие омлета с ветчиной по тарелкам, потом разлил чай, порезал хлеб… Он никогда прежде ни для кого не сервировал даже такой нехитрый стол. Да и 26-летний брат был вполне сам в состоянии проделать это. Но Глебу отчего-то хотелось казаться хорошим и правильным, словно он по-прежнему был младшим. Словно боялся, что брат откроет на ютубе матричные видео и познакомится с настоящим Глебом образца 2019 года. И сойдет с ума от ужаса.

- Позвоню опять Никите. Так мол и так, забыл, - предложил Вадим.

- Не, ну дата концерта - это еще куда ни шло! - запротестовал Глеб, махая вилкой. - Но забыть адрес собственной студии! Это уже ни в какие ворота. Нет, этот вариант никуда не годится, думаем дальше.

- А чего тут думать? От раздумий адрес мы не вспомним…

- Погуглить разве что, - задумчиво протянул Глеб. – Или здесь в твоих документах порыться. Ты же ее арендовал ведь наверняка. Значит, где-то должен валяться договор аренды. Его-то мы и будем искать. Когда поедим, - Глеб поразился собственной находчивости в этой, казалось бы, совершенно безвыходной ситуации. Но и думать ему во многом приходилось сейчас за двоих.

- В крайнем случае можно Алику признаться, - произнес Вадим.

- Нет, ни в коем случае! На самый худой конец попросим его подбросить тебя. Ну выкрутимся как-нибудь.

После еды они покидали тарелки в раковину, залили их водой и отправились в рабочий кабинет Вада.

- Значит, так, - заявил Глеб. – Нам нужно произвести поиски так, чтобы потом теперешний Вадим не заподозрил, что кто-то рылся в его документах. Иначе он пришлет сюда криминалистов, те снимут отпечатки пальцев – и все, мне кранты! Теперь под суд пойду уже я.

Глеб взял на себя письменный стол, брата отправил ворошиться в шкафу, заведомо зная о его аккуратности, поэтому и доверил ему значительно больший объем бумаг. В верхнем ящике валялось все подряд – клочки бумаги с кое-как нацарапанными стихами, листы с полноценными текстами и аккордами, а на дне под всем этим ворохом обнаружилась их детская черно-белая еще фотография, где 12-летний Вадим неуклюже обнимал шестилетнего вихрастого Глеба. Фотка уже была слегка пожелтевшей и валялась где-то в самом углу, но как-то же она туда попала! Глеб сжал ее в пальцах, чувствуя, как глаза начинает разъедать от предательских слез. И поделиться с этим копошившимся у шкафа Вадимом по сути было и нечем. Вряд ли он поймет эмоции нынешнего постаревшего Глеба. Для него такое норма. Он и сам наверняка держит похожую фотографию где-нибудь у себя в кошельке. А вот для нынешнего циничного и равнодушного старшего подобные финты были за гранью. Или просто Глеб давно перестал его понимать? Или Вадим отрастил такую маску, за которой Глеб уже не видел его настоящего?

Хотелось забрать это фото себе, но Глеб буквально заставил себя убрать ее назад на дно ящика: в кабинете все должно было остаться на своих местах.

Во втором ящике валялись кипы статей – экономических, научно-популярных, даже какие-то электронные схемы, показавшиеся Глебу арабской вязью. А на дне под ними прятался небольшой томик Маяковского. Глеб хмыкнул. Брат никогда особо не жаловал поэзию, а тут вдруг Маяковский… С чего бы? Все бумаги отправились назад, и Глеб выдвинул последний ящик. Тут было уже кое-что посерьезнее - копии каких-то договоров, исправленные прямо от руки, неподписанные допники, договор аренды предыдущей студии…

Вадим тем временем раскладывал на полу аккуратными стопками бумаги из шкафа: документы на машину, свидетельства о рождении и о браке…

- Кажется, нашел! – позвал он Глеба, извлекая из недр шкафа очередную прозрачную папку.

Глеб подошел с телефоном, сфоткал страницу с адресом, удовлетворенно хмыкнул: еще одной проблемой в их нынешней непростой жизни стало меньше.

Документы вернулись в шкаф в точности на те же места, которые и занимали, и братья отправились на кухню: подошло время обеда, в кабинете они провозились несколько часов.

Пока Глеб чистил картошку, моментально порезавшись и озираясь в поисках аптечки, Вадим набрал Алика, предложив начать репетиции прямо с завтрашнего дня. От длительных разговоров он решил воздержаться, чтобы не спалиться на какой-нибудь мелочи.

- Сварил бы пельмени, чего так мучиться, - бурчал Вадим, поливая Глебу палец найденной, наконец, перекисью.

- Одними пельменями сыт не будешь. Мы ими что ли все два месяца питаться будем? Уж картошку я как-нибудь пожарю. А ты давай салат что ли постругай, там вроде тебе жена свежие овощи оставила. Ну то есть не тебе… хотя какая разница. Не оставила, так оставит. Лет через 30, - и Глеб хохотнул, возобновляя процесс чистки картошки.

Он вдруг поймал себя на мысли, как уютно и хорошо ему сейчас. Словно дома в Асбесте в той их убогой пятиэтажке, где каждый день они встречали и провожали солнце… И впереди таких еще целых два месяца, прежде чем Вадик, его Вадик навсегда растворится в далеком прошлом, а на его место вернется тот нынешний, подлый и бессердечный. Как же вышло так, что вот этот Вадик за 30 лет вдруг стал тем?

Вдруг ли? Стал ли? Глеб задумчиво рассматривал крошившего огурец брата. Захотелось вдруг снова прижаться к нему, чтобы он прикрыл своей широкой спиной от всех проблем… Да только теперь именно его надо было прикрывать и защищать, а тот, кто в реальности приходился Глебу старшим, оказался вдруг недоступен во всех смыслах. Даже просто в физическом. Глеб находился в его доме, ходил по его ламинату, резал его ножом его картошку, трогал его бумаги, вдыхая его запах, и все это было как-то неправильно, извращенно. Совсем по-самойловски.

Картошка, разумеется, подгорела. Этому не удивился ни один из братьев. Но оба со смешком догрызли полу-угольки, и Вадим таки поставил вариться пельмени, без которых они так и не смогли обойтись.

- А теперь тебе надо подобрать гардероб на завтра, - деловито заявил Глеб. – Не можешь же ты заявиться в студию в моих шмотках!

Они выгребли из шкафа всю одежду, и первая вещь, за которую ухватился Вадим, были пресловутые афгани, которых на полках оказалось великое множество самых разных размеров и конфигураций.

- О нет, только не афгани! – простонал Глеб, отбирая их у Вада. – Дай-ка я лучше сам их примерю. Может, они мне пойдут, и я их у тебя позаимствую.

Штаны оказались Глебу впору. Он откопал на вешалке длинную рубашку, нацепил в прихожей стоявшие прямо у входа кеды с белой подошвой и вернулся в комнату, изображая суровый взгляд старшего и его игру на гитаре:

- Плавала мечта через пустоту, - завыл Глеб низким голосом, а Вад поднял на брата испуганный взгляд.

- Там за черными дырами встретила судьбу, - продолжал тот, усиленно “наигрывая” партию на гитаре. - Без красивых слов из дурного сна…

- Глеб, что это? – нахмурился Вад.

- Вот она мечта! Розовые сопли! Вдохновенья вопли! Горе не беда! – заорал Глеб уже в полный голос, вертясь волчком на одном месте, изображая обычное поведение брата во время гитарного соло. – Вот она судьба! Бешеное чудо! Горе ниоткуда! Счастье в никуда!