- Какими еще коллективными? Я сам все написал в одно рыло! И то, что Вад сейчас тонет, только лишний раз доказывает, что Агата – это я, а не он!
- А смог ли бы ты все это написать в свои 20, если бы рядом не было брата? – задумчиво протянул Илья. – Что-то сейчас без него ты не особо блещешь свежими хитами.
- Мою электронную музыку котирует сам Рик Рубин!
- Но даже сам Рубин потребовал у тебя хитов для раскрутки этой самой электронщины, которая так ему понравилась. Да и когда ты пишешь ее? В своем 2019 и позднее? Когда она уже, вероятно, никому давно не нужна, ибо безнадежно устарела для вашего времени? Глеб, тот, кто тебя сюда закинул, сослужил тебе шикарную службу. Ты же сам рассказывал мне, в каких условиях существовал до того, как вновь очутился здесь…
- И что ты предлагаешь? Тащить на себе ярмо Агаты? Тот, кто забрасывал меня сюда, не думал о моем комфорте, а я взял и выкрутился! Сам, один! Без Вадика! А вот как раз Вадик и не может без меня сейчас. Я помогу ему, но только в части выплаты долгов. В остальном мы по-прежнему каждый сам по себе.
Илья не стал дальше спорить, где-то в глубине души осознавая непреложную правоту Глеба. Вот только у обоих паршиво было на душе после этого разговора.
========== 11. ==========
Восхождение до одного из самых знаменитых, но при этом и труднодоступных буддийских монастырей должно было занять несколько долгих недель. Без доступа к малейшим благам цивилизации. Воду взяли заранее и в больших количествах. Группа из десяти человек с провожатым отправилась ранним утром.
Вадиму было тяжело – лишний вес, недостаток отдыха, ботинки, которые хоть и казались изначально удобными, натерли ему мозоль в первый же день. Зато в условиях сильного физического дискомфорта ни о чем не думалось. И повернуть назад было уже невозможно: в одиночку с дикой кручи не спустишься. Приходилось терпеть. Утром умываться из общего тазика, экономя воду, оставляя для себя в бутылке лишь пару глотков. Зубы чистили через день, кто-то вообще забил на этот элемент гигиены. Чай и супы не готовили, опять же берегли воду, обходились консервами, иногда разогревали их на костре, раз в три дня некоторые все же обмывались. И каждый день меняли футболки – иначе сохранить божеский вид в таких условиях было попросту невозможно.
То и дело на ум приходили картины Рериха, мечталось так же вот – взобраться на самую вершину да и остаться там навсегда.
Народ перешептывался, что монастырь располагался на самой вершине горы, едва ли не упираясь шпилем в облака. Провожатый все больше молчал. Он был из числа послушников, решал все возникающие сложности быстро и без лишних слов, да и группа собралась разношерстная, а английский язык он, судя по всему, знал плохо.
Вадим не стал ни с кем заводить знакомства, отсиживался в стороне, пытаясь упорядочить мысли. Ему все прежде казалось, что стоит начать восхождение, как в голове наступит дивная ясность и придет, наконец, понимание, как же жить дальше. Но за заботами восхождения на размышления о высоком не оставалось ни времени ни сил. После ужина они тут же заваливались спать. Поначалу Вадим боялся скатиться с кручи в пропасть, но потом привык и уже без опаски следовал за провожатым, ощущая, как из-под подошвы катятся вниз мелкие камушки, чтобы найти прибежище на самом дне.
Телефон он не взял, да здесь и не было вышек, сеть здесь все равно было не поймать, как не старались некоторые из туристов. Это успокаивало, настраивало мысли на нужный лад. Наверное, он бы снова начал сомневаться в своем решении, если бы ему вдруг позвонил Глеб или снова кто-то из прессы. Если бы начали выжимать из него ностальгию, хотя сквозь толщу нынешнего возрастного равнодушия до нее не так и просто было добраться.
Вадим и сам временами подскакивал по ночам от странных снов, в которых они с Глебом вновь были вместе – юные и прекрасные, как смертные грехи. Не подозревавшие о том, что ждет их в будущем.
Иногда ему казалось, что он поступает неправильно: молодой Глеб ни в чем не был виноват, он жертва обстоятельств, пешка в руках любопытных подростков-всезнаек, и было более чем жестоко бросать его на произвол судьбы – тем более такой судьбы. Без Агаты, без брата. Отчасти именно поэтому Вадим и полез на вершину горы – чтобы как-то разобраться в себе, найти в душе ошметки любви к младшему и возродить ее к жизни. То его задавленное и давно затоптанное чувство заслуживало того, чтобы воскресить его. Вадим еще помнил, как замирало его дыхание при виде брата, как сердце начинало биться чаще. Как хотелось прижать к себе до хруста в ребрах и ладонях и никуда не отпускать. И каким небратским тогда все это ему казалось. И какой братский вид он намеренно придавал всему этому, скрывая правду даже от самого себя. Ладони до сих пор помнили прикосновения пальцев младшего, губы – тот дурацкий поцелуй на камеру, сухой и бесстрастный. Но Глеб тогда так сильно сдавил его подбородок, привлекая брата к себе, что кожа Вадима, казалось, до сих пор хранила на себе отпечаток его пятерни.
Те давние времена давно уже поросли быльем. Нынешний Глеб ничем не напоминал себя же 30-летнего, Вадим привык к этому факту и перестал бесконечно перемалывать его в голове. И вот он вернулся – юный, наивный, любящий, желающий, чтобы все было как раньше. Но как раньше у него могло быть только с тем молодым Вадимом. А нынешний Вадим, глядя на Глеба, понимая умом, что внутри него его настоящий младший, тот, с которым у них все было радостно, светло и по-настоящему, все же никак не мог себя заставить обращаться с ним как с тем самым давешним Глебом. А не нынешним, матричным.
Нельзя давать себе надежду, нельзя – убеждал Вадим сам себя, заматывая стертые в кровь ноги каким-то тряпьем, которым с ним поделился один из туристов. Он заметно похудел в первую же неделю повышенных физических нагрузок и серьезных ограничений в еде. Одежда висела на нем мешком, так, что пришлось даже ушивать ее.
Путь до монастыря в итоге занял около двух с половиной недель. Поначалу в первые дни им еще попадалась какая-то растительность, даже деревья. Со временем ее становилось все меньше, и ближе к вершине они находили один только мох, хотя из проспекта им было известно, что у монахов имеется сад, где они выращивают все необходимое для жизни.
Гости в этом монастыре появлялись редко. Мало кто решался на такие длительные подъемы с минимумом удобств, да и предложить монахам им было нечего. Деньгами те не пользовались, от деликатесов тоже отказывались: мясо не ели, сладости были им в дикость, а свежие фрукты и овощи быстро портились в дороге. Поэтому посетители старались заранее согласовать с проводником условия их нахождения в монастыре и приносили строго то, о чем их просили. Иногда это был материал для пошива одежды. Или готовая обувь. Сухофрукты, средства бытовой химии. Ну и все в таком духе, в чем могла возникнуть нужда, но чего трудно было достать в условиях изоляции от внешнего мира.
Монастырь и вправду располагался на самой вершине и смотрел прямо на возвышающуюся рядом с ним гору с нахлобученной снежной шапкой. Ослепнуть можно было от открывшегося глазам великолепия. Сделав последний рывок, Вадим рухнул на площадку перед монастырем и разрыдался. Он не думал в тот момент о том, что рано или поздно придется идти назад, делать многодневный спуск, снова спать на склонах горах, постоянно просыпаясь из страха свалиться вниз, снова обходиться почти без воды и минимальным количеством еды… Но сейчас у него было несколько дней покоя.
Для гостей прямо за зданием монастыря была возведена небольшая скромная постройка с одной единственной комнатой без кроватей. Все покидали туда свои спальники и отправились в основной корпус с подарками. Их приняли в целом радушно, хотя и весьма сдержанно. С готовностью разделили с ними трапезу, пригласили поучаствовать в огородных работах. Согласились не все, некоторые устали так, что просто валились с ног. Монахи отнеслись к ним с пониманием. И Вадим был из тех, кто после обеда сразу отправился к себе, заполз в спальный мешок и отрубился в ту же минуту. Проснулся он уже под вечер и не сразу вспомнил, где находится. Выбрался наружу и осмотрелся. Вокруг царила непроглядная тьма, хотя из-за снежного пика напротив и выглядывал тонкий серп луны. Здесь бы зверский холод. Он достал предварительно взятый с собой пуховик, закутался в него да так и замер, не сводя взгляда с умирающей луны. Теперь он окончательно понял, зачем здесь оказался.
