Может быть, когда-нибудь у меня хватит мужества спросить Гектора Кармоди, о чем они разговаривали.

Но вот Тамара, моя дорогая девочка, подала всем пример.

Увидев Джесси в тот первый день, она тут же подошла к нему, обняла и поцеловала в холодную скулу. Теперь она стала завсегдатаем нашей церкви и вместе со священником пытается помочь тем, чья вера в последнее время подверглась серьезному испытанию.

На каждого павшего духом приходится человек, которому удалось обрести силу. Кайл с того дня стал тверд, как Гибралтарская скала. Они с Анджелиной собираются осенью пожениться; у них достаточно веры в будущее, чтобы мечтать о детях.

Признаюсь, я горжусь своими детьми.

* * *

Мы отправили последнюю жертву Энглторпа в Сан-Антонио на вскрытие и разослали ее фотографии во все полицейские отделения США и Мексики. За телом никто не приехал. Когда медицинский эксперт решил, что покойница слишком долго занимает место у него в лаборатории, он настоял, чтобы ее забрали мы. Уполномоченные графства не хотели раскошелиться на похороны, пока я не закатила скандал. Некоторое время она оставалась в земле, потом воскресла для суда. Мы установили ее личность и связались с родными. И вот тогда наши уполномоченные стали жаловаться, что попусту потратили деньги на ее похороны!

Суд над Энглторпом не так сильно напоминал балаган, как я предполагала. Не знаю, почему он не признал себя виновным, улики против него были убийственными. Может быть, он и вправду сошел с ума, как утверждал его адвокат. У него был хороший адвокат, он испробовал все известные уловки и придумал парочку собственных трюков,"" чтобы справиться с беспрецедентным появлением в суде покойников и не дать жертвам выступить свидетелями. Он утверждал, что они не были понастоящему мертвы (мертвецы не ходят и не говорят); что покойники не могут принести присягу, потому что с юридической точки зрения их просто не существует; что их присутствие действует на суд возбуждающим образом... Короче, вы улавливаете общую картину. Судья, ведущий процесс, решил довериться своему чутью и переложил всю ответственность на апелляционный суд.

Я была одним из первых свидетелей обвинения. Потом мне позволили остаться в зале суда и досмотреть все до конца. Мне было жаль Энглторпа. Не из-за того, что его признали виновным - его преступления были слишком чудовищными, чтобы его можно было простить, - но из-за того ужаса, в котором он пребывал все время суда. Он панически боялся своих жертв, хотя никто из них не поднял на него и пальца - костлявого, хрящеватого или распухшего. Чтобы вызвать у него истерический приступ, хватало просто их ужасного потустороннего взора.

Каждый день приходилось вводить ему успокоительные средства или удалять его из зала суда. На все время процесса власти приставили к нему двойную охрану, чтобы он не мог покончить с собой.

Когда для свидетельских показаний поднялся маленький Джеффри Торнтон и произнес слова клятвы: "И да поможет мне Бог...", - по залу суда пронесся стон. Вердикт, в котором, впрочем, никто и не сомневался, гласил: "Виновен в убийстве первой степени". Никто не сомневался и в приговоре - смертная казнь путем инъекции смертельной дозы яда.

Суд и приговор, казалось, удовлетворили мертвых.

Они не стали дожидаться, пока пройдут годы, и приговор будет утвержден апелляционным судом. Жертвы в последний раз попрощались с близкими и вновь легли в свои могилы, став теми, кем они, собственно говоря, и были покойниками. И на этот раз навсегда. Во всяком случае, мы на это надеемся.

Мы можем привыкнуть к чему угодно. Мир постепенно возвращается в нормальное состояние - в новые условия нормального существования, когда мертвые касаются плечом живых, будто они всегда были рядом с нами. Но есть одно важное - и я надеюсь, постоянное - отличие: по самоочевидным причинам, в последнее время совершается очень мало убийств.

* * *

На днях я опять была на ранчо Энглторпа. На воротах висело объявление о продаже, но я сомневаюсь, что ранчо ктонибудь купит. Рынок недвижимости пришел в упадок; по всей стране разбросаны ранчо вроде этого.

Заботливый агент по продаже недвижимости закрыл ставни и запер двери дома. Машины и сельскохозяйственное оборудование были проданы на аукционе, причем за сущие гроши. От поля почти ничего не осталось. Полицейские перевернули его буквально вверх дном в поисках новых тел. Я толкнула опечатанную полицией дверь амбара - над печатью уже поработали солнце и ветер, и она сразу рассыпалась от моего толчка, - и вошла внутрь.

В сумрачных углах копошились и бормотали привидения, но они не шли ни в какое сравнение с восставшими из праха мертвецами. Никто не побеспокоился прибрать вокруг. Солома у "рабочего места" Энглторпа почернела и при тусклом свете напоминала деготь. Она маслянисто поблескивала, как и в тот давний летний день, разве что пыли прибавилось. Все, казалось, обветшало. Совсем как я, подумалось вдруг.

Уходя, я не потрудилась запереть за собой дверь.

* * *

Я сижу у себя в кабинете за бутылкой джина и делаю записи в дневнике. Засуха наконец прошла, и до чего же приятно слушать шум дождя. Интересно, способны ли наслаждаться им мертвые?

Нам придется изменить ту старую пословицу о смерти и налогах.

Как существа, сознающие свою смертную природу, мы всегда ненавидели смерть и страшились ее, но в то же время мысль о ней утешала. Смерть обещала вечное успокоение - и в этой вечности разрешение всех проблем, конец борьбы, способ стереть с доски все записи и отложить в сторону мел, отказавшись от попыток решить задачу, у которой нет ответа.

Мы даже не подозревали, как нам будет не хватать смерти - пока ее у нас не отняли.

За все долгие годы, которые я провела, защищая закон, мне только однажды пришлось стрелять на поражение. Конечно, у меня были угрызения совести, но я тогда как, впрочем, и сейчас, считала, что в тех условиях применение оружия было оправданным. Так же полагало и мое начальство. Но что, если наше Вселенское Начальство придерживается другой точки зрения?

На прошлой неделе в Калифорнии ожила жертва несчастного случая, чтобы обвинить кого-то в преступной халатности. А сегодня в Нью-Йорке поднялась из могилы девочка-самоубийца, чтобы обвинить в небрежении свою мать. Похоже, что мертвые становятся все беспокойнее, они все менее склонны принимать оправдания живых.

Я не думаю, что смогла бы взглянуть в лицо человеку, у которого я отняла жизнь. Так что в бутылке остается все меньше джина, а я задумчиво поглядываю на свой табельный револьвер, поблескивающий в свете лампы. Меня мучает - очень мучает - искушение трусливо уйти из жизни.

Но что, если я не останусь мертвой?