К концу 1948 года Грейс Хартиган нашла свой путь в творчестве, а благодаря Элен она нашла и собственный личностный стиль. Она, как пишет Барретт, более не была простой возможностью. С этого момента перед ее именем стоит слово «художник». Все ее прежнее существование было лишь пробой жизни будущей, в которой будет всего две константы: творчество и великое приключение. Да, Грейс для этого потребовалось некоторое время, но в результате она все же оказалась среди цыган в таборе, как мечтала в детстве.

Восьмого января 1949 года в половине пятого пополудни Грейс Хартиган Джейхенс и Гарри А. Джексон предстали перед мировым судьей в маленькой гостиной дома Поллока и поклялись любить друг друга до смерти. Ленор Поллок и Джексон Поллок подписали свидетельство о браке как свидетели, и Поллок испек пирог, чтобы отпраздновать это событие[108]. Гарри вступал в эти отношения преисполненным великих надежд, явно представляя себе Грейс в роли верной жены, во всем поддерживающей художника, по образу и подобию Ли, а самого себя – этаким ковбоем холста и кисти, вроде Поллока. После той церемонии бракосочетания он написал в своем дневнике:

Грейс, однако, видела в этом браке всего лишь очередной «зов природы», связанный больше с манящими красотами Мексики, нежели с человеком, в компании которого она туда собиралась[110]. Дело в том, что Руфино Тамайо, бывший учитель Гарри в Бруклинском колледже, однажды рассказал ему о Сан-Мигель-де-Альенде, некогда величественном городке в горах Центральной Мексики, пережившем чрезвычайно трудные времена. Со временем это богом забытое место стало истинным магнитом для иностранных студентов-художников, и там была основана художественная школа, которую особенно полюбили ветераны войны, получившие государственный грант на образование[111]. И вот, оценив перспективу долгой холодной зимы в Нью-Йорке, Грейс и Гарри решили поступить в эту школу семейной парой, что существенно увеличивало сумму льгот для ветеранов, на которые Гарри мог рассчитывать как бывший военный[112]. А пока они занимались организацией путешествия из Нью-Йорка в Мексику, по стопам многих художников в поисках экзотики, Грейс вызвалась помочь Ли и Поллоку подготовиться ко второй выставке Джексона в галерее Бетти Парсонс.

Эта выставка стала результатом самого продуктивного сезона в творчестве Джексона Поллока. И хотя за лето и осень случилось немало пьяных дебошей и вспышек агрессии, он написал за это время тридцать две картины[113]. Но это была также чрезвычайно трудная для него выставка. Джексону впервые в жизни пришлось прийти на открытие совершенно трезвым, а в экспозиции были представлены очень смелые и весьма масштабные (одна картина была почти пять с половиной метров в длину) экспериментальные работы. В частности, посетителям, еще не успевшим как следует переварить его капельную живопись и разлитую на холст краску, предстояло столкнуться с деревянной лошадиной головой, прикрепленной к поверхности одной из работ, и с фигурками, вырезанными из холста другой картины, да еще и с отпечатками ладоней Поллока по всей верхней части полотна. Больше того, если зритель, не сумев понять замысла и смысла увиденного, искал подсказки в названии, он к своему ужасу обнаруживал, что даже это последнее прибежище тех, кто мыслит буквально, сведено художником до ничего не проясняющего номера, например «Номер 1А», или «Номер 13А». Поллок считал, что более информативные и описательные названия только усугубят «путаницу»[114]. Иными словами, чтобы 23 января хоть как-то пережить враждебный прием, который неизбежно ждал его выставку, когда Бетти откроет двери своей галереи, Джексону необходимо было окружить себя друзьями.

Грейс предложила Поллокам, пока они будут в городе в дни выставки, остановиться у нее на 33-й улице. Приняв ее приглашение, 21 января они прибыли на новеньком «Форде А» Джексона. Всего год назад Грейс, впервые увидевшая картины Поллока, стояла на пороге вожделенного мира искусства, только мечтая проникнуть в него. Теперь она готовила ужин и обсуждала искусство со своим новым мужем-художником и хорошими друзьями Ли и Джексоном[115]. «Ее превращение из мамочки из Нью-Джерси в профессионального художника произошло молниеносно, – утверждал искусствовед Роберт Солтонстолл Мэттисон. – Особенно для женщины без реальных связей в мире искусства»[116]. Быстрое проникновение Грейс в этот мир можно, безусловно, объяснить небольшими размерами арт-сообщества и тем фактом, что составлявшие его люди совсем не считали себя знаменитостями. Но и характер Грейс сыграл в этом немаловажную роль. Под аккуратной прической и крестьянской блузкой домохозяйки скрывалась сильная личность: жесткая, целеустремленная, порой даже безжалостная.

В день приезда Поллок просмотрел работы Грейс и к ее огромному удовольствию перевернул одну из простых абстракций вверх ногами, а потом все отправились заниматься делами в галерею. Там их команда из четырех человек пополнилась еще несколькими друзьями Джексона[117]. В этих кругах, и особенно в галерее Бетти, не было ни ассистентов, ни тех, кто профессионально развешивал картины на стенах, ни даже специалистов, решавших, как их следует разместить. Бетти Парсонс и так едва сводила концы с концами. Так что в те дни по традиции работы на выставке развешивали друзья художников; они же строили леса, перекрашивали стены залов и распределяли полотна для наилучшего визуального взаимодействия. Расплачивались за это обычно бутылкой виски или ящиком пива. Но Ли запретила любой алкоголь и на время инсталляции второй выставки Поллока, и даже на ее открытии. Ли хотела максимально избавить себя от опасения, что в пять вечера, когда распахнутся двери галереи, Джексон появится на пороге безобразно пьяным. И у нее получилось. В костюме и галстуке Поллок приветливо улыбался окружающим, говорил очень мало и явно не мог дождаться момента, когда сможет наконец перестать играть роль «творца». Ли же выглядела невероятно счастливой. Но вместо того, чтобы отмечать великую веху на творческом пути Джексона, она с радостной улыбкой сообщала друзьям и знакомым, что он бросил пить, и что доктор Хеллер нашел поистине «чудодейственное средство»[118].

У художников была еще одна традиция: после открытия все шли на ужин, на котором виновника торжества либо поздравляли, либо утешали, в зависимости от того, как публика приняла его творчество. Тем вечером Ли, Джексон, Грейс, Гарри, Билл, Элен, Милтон и еще трое художников, которых Элен привела для развешивания картин, отправились в японский ресторан на 29-ю улицу[119]. Компания еще толком не знала, как большой мир отреагирует на новые полотна Джексона, но свое мнение они уже составили: это было великолепно и непонятно, а значит, здорово и очень интересно. Джексон с Ли скоро ушли домой к Грейс – спать, но остальные продолжили кутеж, переместившись по освещенной фонарями дорожке Вашингтон-сквера в таверну «Минетта» на улице Макдугал, где пили и болтали до рассвета. Шесть дней назад доктор строго-настрого запретил Гарри алкоголь и вообще посоветовал обратиться к неврологу[120]. Парень страдал эпилепсией из-за черепно-мозговой травмы, полученной во время войны; в 1947 году после сильнейшего приступа он даже лежал в психиатрической клинике[121]. Однако Гарри не счел нужным рассказать о своих проблемах со здоровьем Грейс[122]. Он был, по сути, бомбой замедленного действия, но упорно скрывал и игнорировал этот факт.