Никифорова в управе не оказалось. Секретарь Попов сообщил, что его вызвали зачем-то в Тамбов.

- Не по делам ополчения?

- Возможно.

- Кстати, как с этим обстоят дела? - поинтересовался Ушаков.

Попов разочарованно махнул рукой:

- Пока шумиха одна. Желающих в ополченцы больше, чем надо, а вооружать нечем. Говорят, - добавил Попов, - в Вологодской губернии с этой шумихой уже кончили. Вместо ополчения там теперь звероловов-охотников собирают, кои охотничьи ружья имеют. Пятьсот охотников обещали в армию послать.

С ополчением в России явно не ладилось. Речей сказано много, а толку пока никакого. Все упиралось в отстуствие вооружения. Странно, русское правительство не подумало об этом раньше. Самому императору истинное положение вещей открылось только в конце июля, когда он проездом в Петербург останавливался в Москве и имел там разговор об ополчении. 26 июля он писал отсюда Барклаю-де-Толли: "Распоряжения Москвы прекрасны, эта губерния мне предложила 80 тысяч человек. Затруднение в том, как их вооружить, потому что, к крайнему моему удивлению, у нас нет более ружей, между тем как в Вильно вы, казалось, думали, что мы богаты этим оружием..."

- Вся надежда на англичан, - говорил Попов, - только они нас могут выручить.

Забегая вперед, скажем, что Англия действительно помогла России, продав ей 50 тысяч ружей, но эти ружья пришли только тогда, когда Наполеон уже побежал из России и острая надобность в них отпала.

- А какие вести приходят из армии?

- Ничего утешительного. Наши отходят к Москве. Думали, Кутузов поведет дело иначе, а он тоже отступает, как и Барклай отступал.

- Отступление - еще не поражение, - промолвил Ушаков в раздумье.

Из управы Ушаков поехал к купцу Меднову, которому Федор, по его поручению, заказывал набор фарфоровой чайной посуды. Меднов так и заюлил, увидев его:

- Не угодно ли в ресторацию? Обещаю отменное угощение. Посидим, поговорим... Ежели, конечно, не побрезгуете за одним столом со мною быть.

Ушаков отказался от ресторации и спросил о заказанной посуде. Меднов сообщил, что заказ готов, и повел его на склад.

Набор стоял распакованным на широкой полке против зарешеченного окна. Все изделия, отделанные золотом, оказались удивительно тонкой работы.

- Обратите внимание, какой звон! - постучал по чашке Меднов. Немецкий фарфор. Наши так не умеют делать.

Набор был хорошим, но и цена оказалась необыкновенной: Меднов запросил за него четыреста рублей.

- Рад бы дешевле, да не могу, - сказал он, увидев на лице Ушакова выражение крайнего удивления. - Нынче все дорого, потому как война... С нашего сословия, - продолжал он с доверчивой откровенностью, - тоже на войну взносов требуют, а где их взять, если на товары не накинуть? Вот и набавляем помаленьку. Но скажу вам, батюшка, по совести набавляем, потому как крест на себе имеем. Московские купцы, что на войну десять миллионов жертвовать обещали, не так ценами крутят. Совсем совесть потеряли. До этого сабля шесть рублей стоила, а теперь сорок отдай, за ружье восемьдесят просят, тогда как цена настоящая от десяти до пятнадцати за штуку. Пистолеты тоже в шесть раз подорожали. Про сукно, обувь и говорить нечего. Все подорожало, ни к чему не подступишься.

После таких откровений торговаться показалось неудобным, и Ушаков согласился оплатить запрошенную цену. Он сказал, что пришлет за посудой завтра своего слугу, и попросил к тому времени все как следует упаковать.

- Все, батюшка, сделаем, ничего не упустим, - обрадованно заверил Меднов, - пусть только приезжает да деньги пусть не забудет.

Оставив купца, Ушаков вышел на улицу, где его поджидал кучер. Теперь оставалось сделать еще одно дело, последнее - купить подарок Федору. Хотя после ссоры и состоялось между ними примирение, в том примирении еще не было полноты, в Федоре оставалась обида. Виноват был он, Ушаков, перед ним, крепко виноват, и надо было вину как-то искупить...

Ушаков попросил кучера остановиться возле угловой лавки. Народу здесь было немного. Войдя в помещение, он позвал приказчика и попросил его подать кафтан из тех, что получше.

- Извольте, сударь, сами выбрать, какой глазам вашим приглядится. Хоть этот, хоть другой - все товары добротные. - Он принялся выкладывать кафтаны на прилавок, но тут вспомнил, что у него запрятан еще один ("Из сукна аглицкого"), сходил за ним и стал показывать со всех сторон. - Вот, извольте полюбоваться. Даже самим графам да князьям не совестно носить такое. Всего тридцать целковых. По нынешним временам почти даром.

Ушаков заплатил деньги и с покупкой, завернутой в бумагу, вернулся к тележке.

- А теперь куда? - спросил кучер.

- Теперь домой, - весело ответил Ушаков.

Настроение поднялось. Ему казалось, что он купил как раз то, что нужно, и уже представлял, как обрадуется обнове Федор и окончательно очистится от обиды сердце его.

Худо, когда в доме нет настоящего мира.

7

Сопровождаемый многочисленной свитой и императорской гвардией, Наполеон следовал на восток, туда, куда все дальше и дальше уходила его многотысячная непобедимая армия. Русские отступали. Но это было отступление, которое не могло радовать французов.

Наполеон был мрачен. В последнее время он вообще улыбался редко, сделался раздражительным. Его раздражали помощники, раздражал сам ход войны. Сколько времени прошло, как начался поход, а генерального сражения все нет. Была возможность окружить и уничтожить Вторую русскую армию, которой командует Багратион, но сделать это не удалось. Багратион оказался хитрее посланных против него французских военачальников, он избежал рокового для него сражения и сумел в Смоленске благополучно соединиться с армией Барклая.

Под Смоленском, где соединились обе русские армии и где на первых порах они оказали французам яростное сопротивление, у Наполеона появилась надежда кончить все разом. Он послал в обход русской армии крупный корпус с целью отрезать ей пути к отступлению и навязать генеральное сражение. Но до генеральной баталии дело не дошло и в этот раз. Русские ограничились арьергардными сражениями и ушли из Смоленска раньше, чем французы смогли преградить им путь.