- Граф зашел просто так, у него нет к его высокопревосходительству никакого дела, - сказал секретарь. - Думаю, что друг другу не помешаете.
- О нет, я подожду, - мотнул головой Ушаков. - Извольте доложить обо мне его высокопревосходительству.
Секретарь оставил свои дела, коими занимался сидя за столом, и пошел в кабинет своего начальника. Вернулся минуты через две, сказав:
- Его высокопревосходительство скоро освободится.
- Я подожду, - ответил Ушаков.
Секретарь подал свежие "Петербургские ведомости". Ушаков развернул газету, пробежал по ней глазами, но не нашел ничего такого, что могло бы привлечь его внимание. Да и до чтения ли было ему сейчас? Из головы не выходила мысль о товарище министра, с которым предстоял трудный разговор. Что он ему скажет? Дал ли ход его прошению об отставке?
Чичагов, человек еще сравнительно молодой, обладал манерами светского баловня. Начитанный, хорошо знавший европейские языки, он мог поговорить на любые темы, умел в нужный момент вставить острое словечко, что побуждало людей высокого круга принимать его за человека способного и умного, хотя в делах, ему поручаемых, его способности не очень-то сказывались. Любимцу счастья все приходило с необычайной легкостью, даже вице-адмиральский мундир, который носил с каким-то гордым изяществом, достался ему без особых хлопот, как бы в награду за его привлекательную наружность и уживчивый характер.
Желая углубиться в чтение, Ушаков пересел на другое место, поближе к свету. Но чтение не пошло и тут, глаза невольно соскальзывали с газетной полосы на дверь, за которой Чичагов принимал человека, не обремененного никакими делами. Длительное ожидание начало уже раздражать его, когда дверь наконец распахнулась и из кабинета показался Войнович - в адмиральском мундире, при орденах. Увидев его, Ушаков невольно поднялся. Войнович принял это за приветственный жест и поклонился:
- Рад вас видеть, Федор Федорович, в полном здравии.
- Благодарствую. Я тоже вам рад, - ответил Ушаков и тут же покраснел, как краснеют люди, уловившие себя на лжи. - Прошу извинить.
С этими словами он нырнул за спину графа с торопливостью, не делающей чести его сану, рванул на себя дверь в кабинет и тотчас захлопнул ее за собой. Войнович выразил на лице крайнее удивление, обратившись к секретарю за сочувствием:
- Как сие находите?
Секретарь только пожал плечами. Его жест выражал желание остаться в стороне: я, мол, о ваших взаимоотношениях ничего не знаю и, пожалуйста, меня не впутывайте...
Между тем в кабинете товарища министра шел не очень-то приятный для Ушакова разговор. Выяснилось, что его рапорт еще не представлен императору и, следовательно, по нему еще не принято никакого решения. Дело заволокитил сам Чичагов, чего он даже не счел нужным скрывать. Он, видите ли, надеялся на то, что Ушаков еще передумает и возьмет рапорт обратно.
- Поверьте, министерство вас очень ценит, вы нам очень нужны.
Так говорил Чичагов и, конечно, лгал. Если он, Ушаков, и нужен был кому в министерстве, то разве что самому Чичагову. С этим человеком у него, Ушакова, сложились какие-то странные, во всяком случае, далеко не искренние отношения. Чичагов действительно оказывал Ушакову гласную поддержку. Он признавал его заслуги, открыто называл выдающимся флотоводцем, "боярином Российского флота", обращался к нему за советами, даже часто следовал его советам, но в то же время буквально ничего не предпринимал, чтобы этот "боярин флота" занял достойное ему место. Наоборот, он способствовал удержанию его во втором ряду. Чичагов ставил себе в заслугу назначение Ушакова в сентябре 1804 года начальником петербургских флотских команд с сохранением за ним должности командира гребного флота. Но разве о такой службе мечтал он, заслуженный адмирал? Начальствование над флотскими командами содержало в себе главным образом хозяйственные заботы и не имело прямого отношения к боевой подготовке кораблей.
Чичагов был, как и открытые недоброжелатели Ушакова, против его перевода на первый ряд, к кормилу Российского флота. Ушаков был нужен ему в его нынешнем положении. Он хотел иметь в его лице нечто вроде личного советника, негласного помощника в осуществлении своих честолюбивых планов. Чичагов мечтал о министерском кресле и потихоньку сколачивал вокруг себя партию из авторитетных лиц, имевших причины быть недовольными нынешним министром Мордвиновым. При дворе все так делали, кто желал подняться выше по ступеням власти. Словом, Ушаков давно раскусил своего "покровителя" и терпел его только потому, что некуда было деваться.
- Как мне помнится, - говорил Ушаков Чичагову в ответ на его оправдания, - я не давал повода усомниться в твердости принятого мною решения. Я не смогу больше служить и прошу не затевать со мною игры. Я устал.
- Напрасно, напрасно обижаетесь, Федор Федорович, - заюлил перед ним Чичагов. - Я делаю для вас все, что могу. Ежели желаете знать, по вашему прошению мною уже и доклад государю подготовлен. Можете убедиться в том сами. - И он подал ему плотную бумагу, исписанную мелким красивым почерком. Ушаков хотел было от нее отказаться, но Чичагов заставил взять в руки: - Читайте, читайте. Вы должны обязательно прочитать сие, дабы у вас не осталось ложного мнения о моем отношении к вашей участи.
На бумаге оказался следующий текст:
"Балтийского флота адмирал Ушаков в поданной на высочайшее вашего императорского величества имя просьбе объясняет, что, находясь в службе 44 года, продолжал оную беспорочно, сделал на море более 40 кампаний, две войны командовал Черноморским линейным флотом против неприятеля и был во многих сражениях с пользою; ныне же при старости лет своих отягощен душевной и телесной болезнию и опасается по слабости здоровья быть в тягость службе, посему и просит увольнения от оной, присовокупляя к тому, что он не просит награды, знатных имений, высокославными предками вашими за службу ему обещанных, но остается доволен тем, что от высочайшей милости и щедроты определено будет на кратковременную его жизнь к пропитанию. В службе состоит оной Ушаков с 1763 года, в нынешнем чине с 1799 года, жалованья получает в год по 3600 рублей и по стольку же столовых".
