- А что, не пообедать ли нам? - прервав его, сказал Никифоров. Пожалуй, самое время.
- Пожалуйте, господа, пожалуйте!.. - закланялся Меднов, приглашая.
- Просим, Федор Федорович, - обратился Никифоров к Ушакову. - По случаю приезда вашего и знакомства. Не обессудьте, так уж у нас заведено.
Странно, но Ушаков не мог воспротивиться воле этих людей, которые в общем-то были ему не очень приятны своей привязчивостью.
- Если вам так угодно, господа, я готов.
Другого он не мог сказать. Своим отказом от обеда он мог противопоставить себя отцам города, возбудить к себе недружелюбие. А ведь с этими людьми ему предстояло жить!
По пути в ресторацию Меднов, пристроившийся к Ушакову с правой стороны, рассказывал:
- Я ведь дядюшку вашего покойного Ивана Игнатьевича знавал еще до того, как он в монастырь ушел. Справедливейший был человек. За справедливость свою и в темницу попал. Ну да государыня Екатерина Великая не отказала ему в милости, вернула ему волю. Помню, как его из Соловков встречали. Прямо-таки праздник получился...
Меднов надеялся втянуть Ушакова в беседу, но у того не было никакого желания поддерживать разговор. Пока шли, он едва ли произнес два-три слова.
В ресторации Меднов ввел гостей в отдельную комнату, закрытую для прочих посетителей, где был уже накрыт длинный стол на шесть персон. Один прибор оказался лишним.
- Для капитана-исправника заказывали, - пояснил городничий, обращаясь к Ушакову, - а он, оказывается, еще утром в Бабаево уехал.
- Я стряпчего предупредил: как вернется его благородие, чтобы сразу сюда шел, - сказал хозяин ресторации.
- Ладно, ждать его не будем.
Первый тост провозгласил Никифоров:
- За нашего дорогого гостя, господа, а теперь уже за полноправного члена нашей уездной дворянской семьи, за славного российского адмирала Федора Федоровича!
После выпитого вина разговор за столом оживился. К Ушакову полезли со всех сторон с вопросами. Предводитель дворянства снова вспомнил о русско-турецкой войне, о славных победах Черноморского флота, коим командовал Ушаков, поинтересовался, кто сейчас над сим флотом начальствует.
- Адмирал маркиз де Траверсе, - ответил Ушаков.
- Вот как! - не то удивился, не то обрадовался Никифоров. - Траверсе тоже связан с краем нашим: у него в соседнем Краснослободском уезде земли с пятьюстами душ крестьян.
- Маркиз прибыл к нам на службу из Франции, - усомнился Ушаков в правдоподобности этого сообщения.
- Ну и что из того? Покойный государь Павел I пожаловал ему в том уезде - не знаю за какие заслуги - Колопино и Синдрово.
- И он там бывает?
- В Колопино раз приезжал. Рассказывают, увидел там какой-то непорядок, собственноручно отстегал виновных и уехал. После этого не бывал.
Городничему не терпелось свернуть разговор на политику. Он каждую субботу читал газеты и потому имел к известному адмиралу много вопросов. А именно: какие выгоды получила Россия от мира с Бонапартом; долго ли продлится война с турками; где сейчас Кутузов и почему государь не ставит его главным над Дунайской армией? По всему, городничий принимал Ушакова за человека, близкого к царскому кругу и потому знающего все. Как же далек был он от истины! Информацию о важнейших событиях Ушаков черпал, как и городничий, из газет, если не считать случайных бесед о политике с высокопоставленными чинами в Петербурге. Однако ему все же удалось в какой-то степени удовлетворить любопытство городничего.
- А как сейчас дела во флоте? - поинтересовался Никифоров. - Газеты писали, что к Ионическим островам отправлена новая эскадра под водительством адмирала Сенявина, а что она сейчас делает, не пишут.
- Сенявин дал турецкому флоту сражение у входа в Дарданеллы и одержал внушительную победу. Это все, что мне о нем известно, - сказал Ушаков.
Обед продолжался. Поскольку был пост, на стол, кроме овощей и фруктов, подавались только рыбные блюда - заливной судак, щука под маринадом, стерляжья уха, жареный линь.
- Все это наше, из Мокши выловленное, - с гордостью говорил хозяин, угощая гостей. - Кушайте на здоровье. Линя попробуйте, батюшка, придвинул он Ушакову мясистую рыбу с бронзовой, прожаренной корочкой, страсть как хороша рыбка! Наших озер. Таких линей в Петербурге разве что к царскому столу подают.
- Очень вкусно, - подтвердил Ушаков, попробовав кусочек рыбы. Ему надоели расспросы о флоте, о политике, и он был рад случаю завязать с Медновым разговор о простых житейских вещах, связанных с краем, где ему предстояло жить. Меднов, почувствовав к себе его расположение, воодушевился:
- Вы, кормилец наш, ежели желаете знать все о нашем крае, меня спрашивайте - никого больше, меня только. Лучше меня, батюшка, края нашего никто не знает. Я весь уезд по делам своим купеческим вдоль и поперек изъездил, нет такого уголочка, в котором бы не был. Все знаю. А край наш, доложу я вам, привольный. Лучшего края не найти.
Его не перебивали. Он разохотился до того, что отодвинул от себя еду - все говорил, говорил. Много добрых, восторженных слов сказал. Всего здесь, в крае Примокшанском, хватает. Лесов, озер - не счесть. Одна Мокша чего стоит! Идешь тихим вечером по берегу, а в воде рыба плещется, купола церквей отражаются, ветлы раскидистые, дома крестьянские... А народ здесь всякий живет - русские, мордва, татары. Больше мордвы и русских. Их селения будто нарочно кем перемешаны: село русское - село мордовское, село русское - село мордовское...
Добрая сторона! Деревеньки малые, зато частые. Худо только, земля с песочком, плохо родит, хлеба своего едва до Пасхи хватает. Трудно крестьянину прокормиться хлебопашеством одним. Да темниковский мужик досуж. Чего не может взять от пашни, дают ему лес, озера да Мокша. Не найдешь деревушки, где бы промыслом не занимались. Все тут делают: телеги, сани, дуги, бочки, лопаты, ложки, кули рогожные, мочало... А какие лапти плетут! Во всей России таких не сыщешь. Загляденье! В зиму наплетут целые возы и везут на ярмарки - даже в Арзамасе и Саранске ими торгуют. Прибыток от промыслов, правда, невелик, а все ж мужику легче. Сыт не сыт, а без хлебова спать на ночь не ложится.
В середине обеда появился капитан-исправник. Он кивнул Ушакову своей большой кудлатой головой, подтверждая этим, что доволен знакомству с ним, после чего потребовал себе водки.
