Голос иерея звучал словно из трубы. Казалось, он доходил до самого Темникова. Всем был слышен, даже тем, кто не попал в собор и остался стоять на площади.
"Россияне! Целые полсвета исторжены вами из челюстей чудовища, миллионами поглощавшего род человеческий, целые полсвета прославляют ваше геройское великодушие!.."
Ушаков посмотрел вокруг себя. На глазах многих прихожан стояли слезы. Вот он, этот час, который так долго все ждали! Царь обращался к народу своему. А народ - это же они, крестьяне. В мундирах ли будучи, в зипунах ли - это они на плечах своих вынесли все тяготы войны. Это им слава.
Иерей читал долго. Государь император всемилостивейше благодарил дворян, купцов, объявлял им всякие льготы.
- А что же про нас-то, крестьян, нет? - начал волноваться кто-то из нетерпеливых. - Уж не забыл ли про нас царь-то?
Нет, царь ничего не забыл. Дошел иерей и до места, где говорилось о крестьянах. Однако как мало говорилось!..
"Крестьяне, верный наш народ, да получат мзду свою от Бога!"
Все. Больше ни единого слова...
Прихожане стали переглядываться, как бы желая услышать разъяснения. "Как же так? - выражали их лица. - Не может того быть, чтобы в манифесте значились только эти слова. Тут что-то не так!.."
Ушаков стал выбираться из стен собора. Было обидно за крестьян. Столько надежд! А на деле ничего...
Он ушел домой, не дождавшись конца службы. Федор вернулся из монастыря двумя часами позже. Он был хмур и весь этот день ни с кем не разговаривал.
5
В середине сентября, когда ночами стали прихватывать слабые заморозки, в Алексеевке неожиданно появился Федор Иванович. Он имел назначение на новую службу в Севастополь и вот по пути заехал повидаться с любимым дядей. Кто знает, как дальше сложится жизнь, может, и не удастся встретиться больше...
В честь желанного гостя на скорую руку устроили богатый обед - с настойками да наливками, которые Федор хранил в погребе "для всякого случая". Правда, сам он, как и хозяин, к тем настойкам и наливкам не притрагивался - отошло их время, зато гостю отказа не было. Впрочем, Федор Иванович выпил самую малость, больше наседал на еду: очень понравились ему опята жареные да огурцы малосольные.
После обеда Ушаков сразу же повел племянника к себе в кабинет и не отпускал его до самого вечера. Им было о чем спросить друг друга, было о чем рассказать.
Первый вопрос Ушакова был о Сенявине. Очень за него переживал. С именем этого человека он связывал надежды на возрождение славных традиций Российского флота. Хороший, способнейший адмирал, не чета другим.
- Сенявин в отставке, - ответил на вопрос Федор Иванович.
- Ушел? - Ушаков покачал головой. - Покойный Арапов рассказывал: собирался уходить, но я не думал, что это произойдет так скоро. Почему-то думал, что его удержат.
- Царь уволил его с половинной пенсией.
Федор Иванович рассказал, что после возвращения из похода в Средиземное море Сенявин долго оставался не у дел. Новый морской министр маркиз де Траверсе на рапорты его не отвечал. Видя с его стороны такое отношение, Сенявин решился обратиться с письмом к самому императору. Он соглашался пойти, на худой конец, даже в ополчение. Александр I, вместо того чтобы принять по его просьбе определенное решение, наложил резолюцию, где были выставлены вопросы, унижавшие его достоинство. После этого адмиралу стало невмоготу, и он ушел со службы совсем.
Ушаков слушал рассказ о Сенявине со смешанным чувством боли и досады - боли за нелегкую судьбу известного флотоводца и досады на бездушье государя к истинным талантам. Изгнание Сенявина походило на месть. Но за что ему мстить? Уж не за то ли, что он талантливее, умнее власть имущих?..
Много прискорбного узнал Ушаков от племянника. Царь был настолько недоволен Сенявиным, что за блестяще совершенный им Средиземноморский поход не наградил ни его самого, ни его офицеров и матросов. Мало того, царь отказался утвердить полагавшиеся ему и его подчиненным призовые суммы за захваченные неприятельские суда, поставив ему в укор то, что-де он, Сенявин, подписал Лиссабонскую конвенцию и оставил свою эскадру в Портсмуте. И это в то время, когда между Англией и Россией был уже заключен мир, согласно которому англичане не только вернули эскадру со всем вооружением, но и с лихвой оплатили стоимость тех кораблей эскадры, которые по ветхости нельзя было вести в русские порты.
- Сенявин ушел... А на кого же теперь держат равнение?
- А ни на кого, - отвечал Федор Иванович. - Как сделался министром этот Траверсе, никакого порядка не стало. Разоряется флот. Офицеры недовольны бездействием, матросы жалуются на тяжелую работу, ропщут на злоупотребления.
- Злоупотребления?
- Представьте себе, дядюшка, злоупотребления.
- И какие же злоупотребления?
- Всякие. Могу сказать о таком... Петербургскому адмиралтейству для перевозки бревен и других тяжестей выделено девяносто лошадей, но ни одна из них на перевозках тяжестей не работает. На лошадях разъезжают по своим надобностям адмиралтейские чины. Бревна же возят на матросах. Впрягутся несчастные в телеги и везут. Кстати, такое же положение и в Кронштадтском адмиралтействе.
Ушаков не мог больше сидеть, вскочил и быстро заходил по комнате, сверкая белками разгоревшихся глаз.
- И после всего этого мы еще называем государя своего всемилостивейшим и мудрейшим правителем! Вот уж поистине: нет предела несуразностям!..
Федор Иванович пожалел, что так разоткровенничался. Только расстроил дядю. Дядя хотя и жил в деревне, а душа его оставалась с флотом. Язвы флота были и его язвами.
- Я думаю, причина тут не в государе. Государь судит о делах по докладам своих министров, а министр Траверсе известно какой...
Федор Иванович думал словами такими смягчить вспышку дяди, но неожиданно Ушаков разгорячился еще сильнее:
- А кто виноват в том, что у государя дурные министры? Я, что ли, министров для него подбираю? Ну да ладно, не будем больше об этом. Все равно от наших возмущений ничего не изменится.
- Совершенно верно, дядюшка, - обрадовался перемене разговора Федор Иванович, - лучше о здешних делах поговорим. Вы еще ничего не сказали о том, как живете.
