- А мы думали так: перебьем офицеров, а сами целым ополчением пойдем к армии, явимся прямо на поле сражения, нападем на французов, разобьем их, а потом уже с повинной головой предстанем перед царем, чтобы в награду за службу верную выпросить себе прощение.

В коридоре послышалась возня, затем из-за двери показалась рыжая голова лекаря.

- Что-нибудь случилось? - спросил его Ушаков.

- Разговор есть. Не угодно ли пройти в мою комнату? - И уже у себя в лекарской сообщил: - Раненых привезли.

- Сколько?

- Пока семнадцать человек. Городничий сказал, что будут еще. До конца дня может ни одного свободного места не остаться.

- Что ж, надо принимать.

- Принять примем. А чем кормить?

- Это уж, Сергей Иванович, ваша забота. Думаю, без меня сумеете организовать,

- А деньги?

- Какие деньги? Ах да!.. - Ушаков понял, что нужны новые расходы, и спросил: - Сколько?

- Прикинуть надо, - с важностью сказал лекарь. - Расчет поведем на шестьдесят человек. Значит, так: ежели на каждого тратить по тридцать копеек в день, то на всех понадобится восемнадцать рублей, а на полный месяц пятьсот сорок рублей. Большая сумма набегает.

- Какой бы сумма ни оказалась, а придется ее вносить, - вздохнул Ушаков, предчувствуя, каким трудным будет новый разговор с Федором о деньгах. - Я скажу своему камердинеру, если не сегодня, так завтра он представит вам всю сумму.

Лекарю стало его жалко. Он давно уже убедился, что лишних денег у адмирала не было, он отдавал последние.

- Не спешите, Федор Федорович. Попробую с начальством поговорить: должно же оно помочь! Представлю расчеты свои городничему, а тот пусть как хочет - сам денег не найдет, пусть к уездному предводителю идет. У них власть, да и у самих мошна не пустая... Ежели откажутся, на вас, как устроителя госпиталя сошлются, скажу, чтобы сами денег у вас просили... Может, совесть-то в них заговорит!

Хотя лекарь и сделал так, как обещал, по его расчетам не получилось. Городничий, посмотрев его "исчисления", отнес их уездному предводителю, а тот, повздыхав малость из-за невозможности изыскать на сие дело казенные деньги, направил бумажку Ушакову: мол, сам дело с госпиталем затеял, сам и доводи его до конца... Ошибся лекарь: совесть начальства умела молчать.

Федор, узнав, что надо вносить еще 540 рублей, взбунтовался:

- Не дам я денег! И не проси, батюшка. Скорее в петлю полезу, чем денег таких от меня добьешься.

Вспыхнула настоящая ссора. Кончилась она тем, что Ушакову стало плохо и он слег в постель. Когда спустя некоторое время Федор, остыв от ссоры, пришел его проведать, на лице адмирала не было ни кровинки.

- Тебе, наверное, хочется убить меня, Федор? - встретил Ушаков слугу насмешливо-укоризненным взглядом.

Федор неожиданно заплакал:

- Да я же, батюшка, за тебя боюсь. Раздашь остатки, а самому на что жить? От имения прибытка никакого. На одной пенсии кормимся.

- Напрасно беспокоишься, у нас есть деньги, много денег.

- Где они, эти деньги?

- Разве забыл? В Петербурге под проценты двадцать тысяч вложены.

Нет, Федор этого не забыл. Деньги, о которых говорил адмирал, были внесены им в Опекунский совет императорского воспитательного дома за условленные проценты - по пяти рублей со ста. Федор даже счет вел росту суммы по тем процентам. По его расчетам, уже набежало до десяти тысяч рублей. Вместе с процентами за Опекунским советом теперь значилось тридцать тысяч рублей. Только ведь деньги те находились в Петербурге, а не в Темникове! Чтобы получить их, надо было еще хлопотать, а на всякие хлопоты время нужно.

- Деньги наши не пропадут, - заверил Ушаков. - Окажемся в нужде, так сразу и затребуем.

Федор не стал больше противиться, убедил его хозяин. На другой день он сам поехал в Темников с этими 540 рублями. Ушаков приказал отвезти их уездному предводителю: пусть предводитель сам решит, как лучше поступить с ними - лекарю ли отдать для закупки больным довольствия или другому лицу.

13

Когда после потери сознания Арапов пришел в себя, он с удивлением обнаружил, что лежит на нарах - без мундира, в одной только рубахе, прикрытый шинелью. Рядом с ним на этих же нарах лежали еще двое, лица которых он не мог видеть, поскольку они лежали к нему спиной. Трое сидели у топившейся печки и вполголоса разговаривали между собой. Голова одного из них была обмотана белой тряпкой со следами запекшейся крови, на плечах его висел мундир с отличиями пехотного майора. Он сидел к печи ближе, чем его товарищи, и отблески огня освещали все его скуластое хмурое лицо.

Арапов попробовал шевельнуться и не смог: все его тело пронзила острая боль. Он вспомнил о своем ранении и понял, что находится в лазарете. Лазарет представлял собой обыкновенную крестьянскую избу, чуть больше той, в которой ему пришлось ночевать, перед тем как угодить под неприятельную пулю. "А пакет?.. - ожгла его мысль. - Отдали ли его главнокомандующему?" Он вспомнил, что успел вручить пакет в руки адъютанта Кутузова, и успокоился. Уж кто-кто, а адъютант о пакете не забудет...

В голове гудело словно после продолжительной артиллерийской канонады. Руки и ноги отяжелели так, что не хватало силы ими шевельнуть. Во рту, казалось, язык распух от сухости. Хоть бы капельку водички!

Арапов стал по сторонам водить глазами, надеясь увидеть санитара. Санитара не было. В избе вообще никого не было, кроме раненых.

Сидевшие у печки, должно быть, не заметили его пробуждения и продолжали свою беседу. Человек с перевязанной головой рассказывал товарищам о стычке с французами по ту сторону Березины.

"Французы уже за Березиной! - удивился Арапов, прислушиваясь к ровному, чуть насмешливому голосу рассказчика. - Когда же они успели?"

- А Чичагов, где же был Чичагов, когда французы бежали? - возмущенно заговорил один из собеседников, державший на коленях забинтованную руку. Кажись, Чичагов западный берег занимал, а западный выше восточного господствующее положение было у Чичагова. Чичагов все мог.

- Чичагова французы вокруг пальца обвели, - сказал майор. - Адмирал надеялся их у Шабашевичей встретить, пошел на Игумен, а они близ Студенка переправу устроили. Никто им не помешал.