Летом 2008 года я наблюдал следующее. На вокзале Ёнсан (в Сеуле) все еще стояли автоматы (турникеты) по проверке билетов перед выходом на платформу. Но они не работали. Отверстия для билетов были заклеены скотчем, а сверху были прикреплены объявления, извещавшие о том, что автоматического контроля билетов (при посадке и после прибытия) нет и пассажир может взять железнодорожный билет на память.

Увидев это, я подумал, что билеты проверяют в поезде (на манер того, как это делается в Европе). Но ни во время моей поездки в провинцию, ни во время возвращения в Сеул никто ни разу не проверил ни меня, ни других пассажиров.

Единственное, при прибытии в Сеул я обнаружил, что работник вокзала по-прежнему (не проверяя) собирает у прибывших пассажиров железнодорожные билеты. Но мне показалось, что делает он это скорее по привычке или для того, чтобы не шокировать прибывших из провинции пассажиров, которые еще не привыкли к новому порядку проезда на поездах, а не для того, чтобы действительно контролировать оплату проезда.

Отправившись 23 августа 1998 года на поезде в провинцию и уже прибыв на конечную станцию, обратил внимание на два одиноко стоявших на запасных путях старых вагона с надписью на борту: «Голубь» (비둘기). Так в Корее раньше называлась самая низшая по степени комфортабельности категория поездов дальнего следования – без кондиционеров, которые останавливались буквально на каждом полустанке. Еще в 1995–1996 годах эти поезда обслуживали пассажиров. Правда, они не доезжали до Сеула, чтобы не позорить своим убогим видом облик обновленной столицы. К 1998 году эти поезда полностью сняли с эксплуатации. Их заменили поезда классом чуть повыше: «Объединение» (통 일호), также останавливающиеся на каждом полустанке.

К 2000 году в Южной Корее остались пассажирские поезда только двух классов: повышенной комфортности «Сэ маыль» (새 마을), что значит «Новая деревня»[8], и поезд условно второго класса – «Мугунхва» (무궁화), что значит «Цветок гибискуса»[9].

Поезда третьего класса «Тхонильхо» (통일호) – «Объединение» – все еще ходили на части провинциальных линий, но очень редко, да и то когда их мало кто из гостей страны мог увидеть: часов в часа в четыре-пять утра.

Когда-то поезда класса «Сэ маыль» считались, да и были люксовыми в Южной Корее. Где-то они остались люксовыми и теперь – на отдельных, востребованных пассажирами линиях. Но линия вдоль Желтого моря, от Сеула до города Иксан провинции Северная Чолла, представляет путешественнику убогие следы былого величия «Новой деревни».

Восемнадцатого июля 2017 года я сел на поезд «Сэ маыль» на станции Чанхан, который должен был отправиться в 11.10 утра. Локомотив у поезда только один, и тот маневровый вместо двух красивых, прицеплявшихся с двух сторон поезда и имитировавших локомотивы японских скоростных поездов. Краска с вагонов во многих местах отваливается, как старая отмершая кожа.

В вагонах взамен входных автоматических дверей стоят «заглушки», из этих же дверей и сооруженные. Белые пластмассовые детали интерьера потемнели от времени и кажутся просто грязными. Краска на стенах и на полу в туалетах покрыта трещинами. В умывальнике нет ни мыла, ни бумаги, ни полотенца.

В поезде нет никакого обслуживания: ни персонала, везущего тележки с напитками и закусками, ни вагона-буфета. Даже в поезде классом ниже – «Мугунхва» – он есть.

Поэтому перед прибытием «Сэ маыль» на станцию звучит объявление о том, что в поездах нет вагона-ресторана и пассажирам рекомендуется заранее на станции приобрести напитки и еду.

Единственная форма «обслуживания» в поездах – это перемещение персоналом пассажиров со случайно, неверно занятых ими мест да сдержанные поклоны редких работников поездной бригады, которые те совершают перед пассажирами прежде, чем покинуть вагон.

Такая ситуация с «Новой деревней» не потому, что в Южной Корее есть какие-то серьезные проблемы с железнодорожным транспортом. Просто вся Корея пересела на скоростные поезда KTX[10]. У них свои железнодорожные пути, хотя вокзалы могут быть общими с обычными поездами. И весь корейский сервис переместился в эти скоростные поезда: и тележки с напитками, и рестораны, и кланяющийся персонал в униформе…

Ким Самтхэ – высокий кореец лет 37, с бритой как у буддийского монаха головой, одетый в черный спортивный костюм; личность странная и непонятная, вызывающая одновременно как симпатию, так и отвращение…

До города Иксан[11] я вместе с Ким Самтхэ доехал на междугороднем автобусе. По дороге пытался вести с ним разговоры на философские темы, но это мало помогло мне в попытке установить какие-либо чуть более дружеские отношения.

По приезде в Иксан 2 марта 1998 года Ким Самтхэ начал вести себя довольно странно. Сначала мы вместе с ним шли пешком по одной из задних улочек города. А потом Ким вдруг взял такси. Оказалось, что в отличие от Сеула посадочная стоимость здесь не выросла, в то время как в столице – подорожала на 30 %. Поехали куда-то в центральную часть города. Вышли у небольшого двухэтажного здания и спустились на подземный уровень. Там на этаже «В» располагался студенческий центр изучения корейской национальной музыки. Перед входом в огромное пустое помещение, выстланное линолеумом, нужно снять обувь и поставить ее на металлический стеллаж. Огромный зал удобен для репетиции танцев. В дальнем конце помещения – маленькая комнатка с теплым полом, жилая; без мебели, убогая, но с телевизором, видеомагнитофоном, телефоном. На полу – одеяла и подушки.

Ким Самтхэ здесь живет. Он учится в магистратуре университета Вонгван, на отделении традиционной корейской медицины. В прошлом году брал академический отпуск, а в этом возобновил учебу. До окончания остался всего один семестр, а Ким даже и темы своей диссертации не знает: все еще не выбрал. Сидим на полу на подушках и разговариваем о том о сем. Ким Самтхэ вдруг стал говорить о целебных свойствах молитв и о том, что хочет стать шаманом…

Пока мы сидели, Ким Самтхэ нашел где-то старую куртку и дал ее мне на время: мы собираемся в горы, вечером будет холодно, а я только в свитере и джинсах. Достал рюкзак и велел положить туда мою маленькую дорожную сумочку и эту куртку. Потом представил мне своего приятеля – молодого человека из того же университета Вонгван, который занимается в кружке национальной музыки. Он поедет с нами в горы, где расположен буддийский монастырь Мирыкса…

В монастырь отправились на машине друга – старенькой «Kia Capital» 1989 года выпуска, немытой, с помятым правым передним крылом. Я всю дорогу дремал, поэтому не запомнил, как доехали до монастыря.

Музейный комплекс монастыря Мирыкса административно подчиняется городу Иксан. Там есть выставочный павильон, где представлены предметы, обнаруженные во время раскопок на месте монастыря, остатки древней каменной пагоды эпохи Пэкче (VII в.). Напротив развалин – современная реконструкция пагоды, показывающая грандиозные размеры разрушенного временем шедевра. В музей попасть не удалось: по понедельникам там выходной день.

Поставив машину на стоянке, почти сразу отправились на гору Мирыксан. Название переводится на русский язык как «Гора Майтрейи». К вершине горы ведет вытоптанная тропа, оборудованная перилами в особо опасных местах. Вдоль тропы на ветвях и стволах деревьев прикреплены пластиковые или ламинированные таблички, призывающие охранять природу. На них же указаны названия организаций, представители которых посетили горы Мирыксан и оставили на деревьях эти таблички. Чаще всего – это средние школы.

Ким Самтхэ не любит вытоптанных троп. Временами он уводит нас с «другом» в сторону от тропы, и мы влезаем на какую-нибудь скалу, круто обрывающуюся вниз. Сначала – это высота птичьего полета. Потом – высота полета самолета. Ким Самтхэ всегда идет первым. В сторону спутников не оборачивается. Дыхание у него ровное.