Подбородок у Дарьи Коваленковой дрогнул. В какой-то момент Ефиму даже показалось, что она готова разреветься в два ручья, заголосить громко, по-бабьи, и тогда успокоить ее будет сложно. Бережному сделалось неприятно за собственную бестактность. Прошла долгая минута, прежде чем свидетельница сумела справиться с собой.

Она приподняла подбородок и уверенно отвечала:

– Я отпросилась у Глеба Сергеевича заранее. Мне нужно было встретить родственницу на вокзале.

– Встретили?

– Да.

– А откуда она приехала?

– Из Ярославля. Она ни разу не была в Москве и попросила, чтобы я показала ей город. Конечно, он сейчас не тот, что был до войны, но все равно красивый.

– А как ее зовут?

– Тетя Шура Тимофеева.

– Ну и как, понравилась ей столица? – Майор Бережной попытался улыбнуться, хоть немного смягчить жестковатые интонации.

Лицо Дарьи слегка просветлело, оттаяло, и она удивленно спросила:

– А разве Москва может не понравиться?

– Тоже верно. Можете идти. – Майор Бережной расписался на пропуске, протянул его девушке и сказал: – Покажете дежурному на входе. Он вас выпустит. Из города никуда не уезжайте, вы еще можете нам понадобиться.

Девушка взяла пропуск, всхлипнула, приложила к глазам белый платок и произнесла:

– Я вот о чем все время думаю. А ведь если бы я не пошла тетю Шуру встречать, так со мной то же самое было бы.

– Успокойтесь, постарайтесь не думать об этом. Конечно, большое горе случилось, но нужно ценить тот факт, что с вами ничего не случилось, вы живы и здоровы. Эти звери никого не пощадили бы.

Домработница, готовая уже было разрыдаться, прикусила губу. На розовой коже проступили капельки крови. Даша тихо попрощалась, ссутулилась, придавленная невыстраданным горем, и по-старушечьи зашаркала к двери.

Оставшись один, майор Бережной открыл папку, лежавшую на столе, и принялся рассматривать фотографии, сделанные в квартире Серебряковых. Его не покидало чувство, что он недоглядел, что-то упустил. Ощущение было неотчетливым, не давалось в руки, ускользало, однако отягощало все его думы.

На фотографиях был зафиксирован тошнотворный ужас. Повсюду в комнате лужи крови. Крупным планом засняты колотые раны, нанесенные женщине преступниками, ее ноги и низ живота, изрезанные и окровавленные. Это были настоящие звери. Прежде чем порешить свою жертву, они достаточно поизмывались над ней.

Ну да, биография у Глеба Серебрякова была непростой. Прежде чем перейти в адвокатуру, он работал в Московском уголовном розыске. За годы службы у него набралось немало недоброжелателей из криминальной среды, которые желали бы свести с ним счеты. Это во‑первых.

Во‑вторых, работая адвокатом по уголовным делам, Глеб Серебряков общался не с самыми светскими людьми. Грабители и убийцы были его обычными клиентами. Каждый из них во время судебного процесса донимал своего защитника немалыми претензиями. Они вроде бы жили по понятиям, их неписаные законы вроде бы запрещали им трогать адвоката. Однако это совсем не означало, что среди них не нашлось недовольных, которые захотели рассчитаться с Серебряковым за годы, проведенные в неволе.

Ефим Бережной сделал пометку в блокноте. Надо поднять архивы и посмотреть дела, вызывающие наибольшие опасения. Особое внимание следует обратить на те судебные процессы, в ходе которых адвокат не сумел облегчить участь осужденного.

Рядом с фотографиями лежали пиковый и бубновый тузы, оставленные убийцами и грабителями на месте преступления. Майор Бережной взял их и принялся внимательно разглядывать. Не упустил ли он чего при первом осмотре? Вроде бы обычные карты, совершенно новые, даже уголки не пообтерлись, не крапленые.

Так что же они могут означать? Должен же здесь быть какой-то смысл.

Майора Бережного не покидало ощущение, что разгадка убийства супружеской пары как-то связана именно с этими картами. Следует только повнимательнее к ним присмотреться.

Ефим поднял трубку телефона внутренней связи и набрал номер капитана Кобзаря, прослывшего в управлении большим специалистом по уголовной субкультуре.

– Петр, зайди ко мне, – распорядился он.

Этот бывший беспризорник, успевший три раза отсидеть в колонии, впоследствии закончил милицейскую школу и был направлен в Московский уголовный розыск. Тело Петра было покрыто наколками, каждая из которых буквально вопила о его нелегкой беспризорной судьбе. На спине – соборы, на груди – морды льва и тигра, а на костяшках пальцев – авторитетные перстни. Когда он заходил в общественную баню, мужики мигом распознавали в нем бывалого сидельца и почтительно уступали место на лавке.

Для оперативной работы Петр Кобзарь подходил, как никто другой. Этот артистичный и обаятельный человек легко располагал к себе любого собеседника. В зависимости от ситуации он мог быть простаком, не знающим правды жизни, третейским судьей на воровских сходах, авторитетным уркой. Кобзарь любил риск, способен был играть на самой грани, пройти по лезвию бритвы.

Вместе с тем он был опытным оперативником, раскрывшим немало сложных дел.

– Располагайся, Петр, – сказал майор Бережной, показал рукой на стул, стоявший по другую сторону стола, и внимательно посмотрел на капитана.

Он знал, что за Кобзарем водилась одна занимательная привычка. Тот никогда не садился на стул сразу, как сделал бы на его месте любой другой человек. Сначала Петр внимательно разглядывал сиденье, словно выискивал в нем скрытые недостатки, и только потом, не обнаружив таковых, опускался на стул.

В действительности это была укоренившаяся привычка бывалого зэка.

Однажды Кобзарь рассказал Ефиму о том, что в красном уголке колонии, где преподаватели нередко проводили воспитательную работу с малолетними преступниками, всегда оставался свободным стул для презираемых, на который всем остальным осужденным садиться было никак нельзя. Достаточно было лишь прикоснуться к нему, чтобы угодить в касту отверженных. Несмотря на некоторые уголовные чудачества, которые Петр так и не сумел в себе изжить до конца, оперативником он был незаменимым.

– Благодарю, – негромко, с некоторым чувством произнес Кобзарь, как если бы выразил признательность не за стул, предложенный ему, а за кусок хлеба, разделенный поровну.

Майор Бережной положил перед капитаном Кобзарем две карты и спросил:

– Что ты, Петр, можешь сказать об этих картах?

– Насколько я в них разбираюсь, могу сказать совершенно точно, что это пиковый туз, а вот это – бубновый, – с улыбкой произнес Кобзарь и полюбопытствовал: – Я не обманул твоих ожиданий?

– Мне этого недостаточно, – отвечал майор. – Ты скажи, что могут означать эти две карты.

– Откуда они у тебя?

– Мы нашли их рядом с убитыми.

– Ах, вот оно что, – серьезно отозвался Кобзарь и спросил: – А покойнички случайно не блатные?

– В том-то и дело, что нет. Это супружеская пара. Муж был адвокатом, причем известным.

– Обычно блатные не трогают адвокатов, – озадаченно протянул Кобзарь. – А тут еще и карты.

– Что-то здесь не вяжется, – согласился майор.

– Может, урки по ложному следу хотят пустить следствие?

– Мы прорабатываем все версии. Но о картах тоже хотелось бы узнать поподробнее.

– Ну что тут сказать. Эти две масти противоположны друг другу, как плюс и минус, как вода и пламя. Они не объединяют, а скорее указывают на различие. – Капитан поднял со стола пиковый туз и произнес: – Пики – не простая масть. Она любит фартовых, тех, кто ищет удачу, хочет получить успех, готов пойти на хитрость, на риск. Такая масть не для всех. Иной наколет ее, а потом, на следующий же день, шею себе свернет в какой-нибудь заварушке. Не приняла его масть. Дешевым фраерам с ней не справиться. К этому надо добавить, что пики самые старшие в колоде. А тут еще и туз! Это знак какого-то авторитетного вора, без одобрения которого не решается ни одно дело. Просто так такую карту не подкинут. Когда я в колонии сидел, к нам один пацан попал. Он в монастыре послушником был.