Я была в третьем классе, когда узнала, что тот, кто поет «Дикий город» в машине по радио, и тот, кто присылает чеки моей матери каждый месяц, – один человек. Имена не совсем совпадали: диджей звал его Фредди Рикс, а на чеках значился Фредерик Ричардс.

У меня всегда был хороший слух. Вздох матери, с которым она открывала его конверты, был точно таким же, с каким она выключала радио.

Она не говорила о нем, даже когда я умоляла.

– Он чужой человек, Рейчел. Не думай о нем.

Но все остальные думали. Фредди Рикс был номинирован на «Грэмми», когда мне было десять, а его второй альбом месяцами занимал первые строчки музыкальных чартов. Пока я росла, я слышала его музыку в рекламе роскошных автомобилей по ТВ и стоя в аптечных очередях. Я читала его интервью для журналов People и Rolling Stone.

Я вызубрила страничку о нем в «Википедии». Моего имени там не было. Не было и имени моей матери.

Несмотря на это, мой интерес только рос. Я покупала его музыку на деньги, что получала за подработку няней, и сохраняла каждую журнальную статью о нем, какую только могла найти. Я была бешеной маленькой фанаткой, и в этом не было ничего хорошего.

Если мы с мамой ссорились, я вешала очередную его фотографию над кроватью. Или же втыкала наушники в уши, игнорируя родителя, сидящего рядом, ради того, чтобы послушать родителя, которого никогда не видела.

Я так злилась, что она отмалчивается. Сейчас я бы отдала что угодно, лишь бы взглянуть на нее еще раз.

Что угодно.

Но у меня больше не будет шанса выключить музыку и услышать мамин голос. А человек, который не удосужился появиться за почти что восемнадцать лет? Похоже, он сейчас ждет в кабинете социального работника, чтобы со мной встретиться.

Мне становится дурно, когда фургон подъезжает к офису управления по делам детей и семьи. Мои руки вспотели настолько, что я с трудом расстегиваю ремень безопасности. Вытерев их о джинсовую юбку, я нащупываю засаленную ручку двери.

Каждый раз, когда еду в этой старой машине (той же самой, очевидно, что спасает детей из подпольных лабораторий по производству мета, или что там еще делают социальные работники), я думаю: «Это не моя жизнь».

Тем не менее неделю назад она стала моей.

Жить в государственном приюте ужасно. Однако не настолько, как услышать от онколога матери, что не важно, поможет ли химиотерапия ее опухоли, потому что инфекция может убить ее раньше.

Он был прав. Так и случилось. И ничто не будет уже как прежде.

– Я заберу тебя через полчаса, – говорит водитель, пока я оцепенело выбираюсь из машины навстречу липкому полудню в Орландо.

– Спасибо, – бормочу я. Ответ в одно слово – все, на что я сейчас способна.

Чувствуя привкус желчи во рту, провожаю фургон взглядом. Однако у меня все еще есть выбор. Хотя штат Флорида недавно и принял несколько решений относительно меня – и некоторые из них звучали как несусветный бред, – я почти уверена, что по закону меня не могут заставить войти в это здание.

Я не обязана встречаться с человеком, который бросил меня еще до того, как я родилась. Вместо того чтобы зайти, тяну время, стоя на раскаленном тротуаре, пытаясь думать.

Тысячу раз я представляла, как встречу Фредерика Ричардса. Однако ни разу не думала, что это произойдет под флуоресцентными лампами управления по делам детей и семьи Флориды.

Я разворачиваюсь, обдумывая варианты. Примыкающая парковка принадлежит торговому центру. Там есть смузийная, магазин видеоигр и маникюрный салон. Я могла бы прогуляться, выпить смузи и сделать маникюр вместо встречи с отцом. Если бы была посмелее, то так бы и сделала.

«Как тебе такое, Фредерик Ричардс?» – моя жизнь может продолжаться и без знакомства с ним. Мне исполнится восемнадцать через месяц. Мой кошмар с соцслужбами тогда в любом случае закончится.

Он будет сидеть в офисе Ханны, поглядывая на часы каждую пару минут, в то время как я буду потягивать смузи, сидя в заведении через дорогу.

Ах да. Я ведь не люблю смузи. Напиток не должен быть густым.

Пока я мысленно гуляю по Крейзитауну, надо мной сияет палящее солнце Флориды. Капля пота стекает по моей спине, и я вижу мужчину, следящего за мной с водительского места темного седана, стоящего на обочине с другой стороны дороги. Нервный разряд пронзает мою грудь. Однако тут же исчезает, когда я понимаю, что человек за рулем вовсе не Фредерик Ричардс. Он латиноамериканец, у него темные волосы с проседью.

Я хмурюсь.

Он широко улыбается.

«Извращенец», – отворачиваюсь и распахиваю дверь офиса соцработника. Меня встречает поток холодного воздуха, но работающий кондиционер – единственная приятная вещь в этом месте. В комнате все серое, включая металлическую офисную мебель и выцветшие стены, которые, вероятно, нуждаются в покраске дольше, чем я живу.

– Привет, Рейчел, – приветствует меня морщинистая секретарша. – Можешь присесть, Ханна позовет тебя, как только будет готова.

Смотрю на дверь Ханны.

«Он действительно там?» – я не спрашиваю, однако, потому что во рту у меня вдруг стало сухо, как на корочке горелого тоста. Новая волна отвращения накатывает на меня, когда я устраиваюсь в обветшалом кресле прямо перед кабинетом Ханны.

По привычке лезу в карман за наушниками iPod Classic. Стальные края кажутся холодными под моими влажными пальцами. Музыка всегда была моим наркотиком. В ладони у меня упорядоченный мир, организованный в плей-листы, созданные мною лично. Одним касанием пальца тысячи шедевров, записанных на студии, выстроятся в список для воспроизведения.

Некоторые из них были написаны и сыграны человеком по ту сторону двери Ханны. Я ношу отца с собой в кармане уже долгое время.

«Ты потратила месяцы своей жизни, думая о нем, – часто жаловалась мать. Ее взгляд, точно лазер, прожигает стопку CD-дисков в моей комнате. – А он не провел и пяти минут, думая о нас. В этом я уверена».

Я засунула iPod в рюкзак и закрыла его.

Мама была права во всем. И мне больно осознавать, что у меня не будет другого шанса перед ней извиниться. Все причиняет боль, постоянно. Теперь я Злая Рейчел. Я едва ли узнаю себя. Даже здесь, озираясь в обшарпанном крошечном офисе, хочу сжечь его дотла.

Когда дверь рядом со мной открывается, я буквально подпрыгиваю, как один из тех пугливых котят в видео на YouTube. Разворачиваясь, вижу Ханну и ее орехового цвета глаза, уверенно смотрящие сверху вниз на меня.

– Рейчел, – шепчет она. – Ты хочешь увидеть Фредерика Ричардса?

Да?

Нет.

Иногда.

«Боже».

У меня подкашиваются колени, когда я встаю. Ханна открывает дверь снова, и меня отделяют всего три шага от офиса.

И вот он здесь, спустя все это время, сидит в уродливом кресле с металлическими ручками. Я бы узнала его где угодно, это лицо стало известным благодаря обложкам альбомов и страницам журнальных сплетен. А благодаря видео я могу представить его поющим на сцене в Лос-Анджелесе или в Риме. Я знаю, как он выглядит, когда гуляет по улицам Нового Орлеана или заходит в вагон метро в Нью-Йорке. Вот чем может помочь девчонке «Инстаграм» и пара тысяч часов, потраченных на YouTube.

А теперь я знаю, как он выглядит, когда видит привидение.

Он судорожно вдыхает, когда я вхожу. На кратчайший миг у меня появляется преимущество. Я провела целую вечность, глядя на него, но для него мое лицо становится сюрпризом. Может, он в нем видит мою мать. Я унаследовала ее темно-русые волосы и карие глаза.

Или, может, он даже не помнит, как моя мама выглядела.

В конце концов он встает. Он высокий. Я поражена, как он заполняет собой маленький кабинет Ханны. Кто бы знал, что музыкальные видео не очень-то хорошо передают пропорции?