– Очень жаль, – говорю я ему. И мне правда жаль. Я не притворяюсь.

– Да, и мне тоже, – бормочет он, потом откидывается на спинку дивана и вздыхает: – Я там чувствовал себя… не на месте. Думал, стоит вернуться домой и все будет в порядке. А вышло не так. Все изменилось. Ты и я…

– Но мы по-прежнему лучшие друзья.

Он долго молчит. Потом садится прямо и смотрит на меня: на губах улыбка, а глаза грустные.

– Друзья, да? – повторяет он.

– Да, сколько бы глупостей ты ни делал, – говорю я. – И может, когда ты глупишь, особенно, потому что тогда рядом с тобой я чувствую себя такой умницей.

– Не сиди ты сейчас в инвалидном кресле, я бы тебе врезал!

– Видишь, во всем есть свои преимущества.

Теперь улыбка подбирается и к глазам.

– Я правда по тебе соскучился, – говорит он.

Мне не сразу удается совладать со своим лицом, чтобы не показать, как мне грустно.

– Я знаю, – отвечаю я.

Теперь Венди помешалась на фотографиях. Каждый раз, возвращаясь с Софи из мира снов, она притаскивает полные карманы отснятых кассет. В основном снимки того каньона из лагеря Коди на вершине. Потрясающие виды уходящего в бесконечность обрыва или скал, соперничающих с исполинскими деревьями леса-собора. Трепещущая темная зелень елей и сосен на фоне красных камней. И причудливые скалы-шаманы: сотни лиц, скрывающихся в выветренных складках утесов, шпили замков и крепостные башни.

Случается, она приносит и портреты. Псовые, пресловутая девица-пума, напыщенное семейство орлов. Духи можжевельника и горных сосен. Больше всего, конечно, псовых.

Мне особенно понравился снимок, где Джек Вертопрах прикуривает сигарету, скосив один глаз на камеру. Венди удалось схватить неуловимую смесь мудрости, дурачества и сексапильности.

– Что такое с этим парнем? – спрашивала она после первого знакомства с ним в горном лагере. – Либидо у него не меньше тех каньонов.

Да и не ее одну захватили сказочные виды. Софи последнее время все чаще пишет пейзажи. Работает на пленэре с моим этюдником. Рисует на маленьких холстах, а потом по ним – на больших, уже в студии-теплице Старого Ворчуна.

– Пожалуй, наберется на выставку, – сказала она как-то утром, оторвавшись на пару минут от работы.

Мы сидели в студии, рассматривая полдюжины новых полотен, прислоненных к стене.

– А если станут расспрашивать, где ты видела такие каньоны? – спрашиваю я.

Она передернула плечами:

– Скажу, в Южной Юте.

Поначалу они обе не хотели меня оставлять. Пришлось долго уговаривать их не дожидаться моего выздоровления, а потом еще дольше убеждать, что я не в обиде.

Между прочем, так и есть.

Они просто не понимают, как много это значит для меня, когда есть к чему стремиться, помимо того, чтобы встать на ноги, – это, конечно, в первую очередь. Я ведь думала, мне уже никогда там не бывать. И действительно, сны не возвращаются. Но теперь я уверена, что надо только поправиться, а страна снов меня ждет.

Не стану отрицать, бывает, я им завидую. Но в последнее время я завидую даже людям, которые свободно расхаживают по улицам и не понимают, какие они счастливцы.

Сегодня вечером я осталась в доме профессора полной хозяйкой. У Дэниеля ночная смена, у профессора вечерняя лекция, Гун выходной, а Венди и Софи отправились в клуб, где играет Джорди. Мне удалось убедить их всех, что я прекрасно проживу несколько часов самостоятельно. Хотя, по правде сказать, теперь мне скучновато.

Включила телевизор – нудятина. Листаю журналы – то же самое. Почитала немного «Совы не так уж мудры, летучие мыши не так уж слепы» – книжку из библиотеки профессора о распространенных предрассудках насчет животного мира. Вообще-то книжка мне нравится, только она в твердой обложке, а мне трудновато долго держать в руках такие тяжести. К тому же сегодня чтение меня не увлекает.

Я вздрагиваю, услышав звонок в дверь. Для разносчиков слишком поздно, должно быть гости. Я качу в переднюю, прикидывая, кто бы это мог быть. Анжела, наверное. Или Мона. Не важно – главное, я счастлива, что с одиночеством покончено. Вот вам и вся моя самостоятельность.

Открываю дверь, а за ней… вот уж кого никак не ожидала увидеть! Накатывает мгновенная тревога, но я быстро и решительно загоняю ее подальше.

– Привет, Рэйлин, – говорю.

Она кивает, разглядывая мою коляску.

– И тебе привет. Вижу, ты все еще на колесах?

– Уже встаю.

– Рада слышать.

– Ты как сюда попала? – спрашиваю я. – Не думай, я страшно рада тебя видеть, только в последний раз мы…

Она машет рукой:

– Да, знаю. Но все меняется. Я начинаю с чистого листа и все такое.

– Правда?

Пожимает плечами:

– Попробую. Ну и решила тебя повидать перед дорогой.

– Куда собираешься?

Не могу поверить. Она бросила страну снов, пришла ко мне – и уже снова уходит?

– Опять на запад, – говорит она. – У меня там есть работа, а я ее малость запустила. Не рассказывала тебе, что я занимаюсь программным обеспечением?

– Говорила.

– Ну, решила взяться за это всерьез – для разнообразия. Попробую удержаться на прямой дорожке, представляешь? Может, даже жалеть не буду.

– Ты не зайдешь?

Она оглядывается через плечо на розовый «кадиллак», оставленный у подъезда. Верх у него поднят.

– Меня там ждут, – говорит.

– Я им тоже буду рада.

Она внимательно рассматривает меня.

– Ты в самом деле нечто, да? – говорит она. – Тоже нахлебалась дерьма в жизни, а все веселишься, рада гостям и все такое.

– Вам придется самим позаботиться о выпивке, – говорю я.

– Справлюсь. Точно не помешаем?

– Нисколечки!

Она задумчиво кивает:

– Схожу приведу свою Лиззи. Мы ненадолго.

– Можете оставаться сколько хотите.

– Черт тебя возьми, – говорит она, – и ведь не прикидываешься, верно?

– Конечно, верно.

Она делает движение ко мне и, на мгновение мне кажется, хочет меня обнять, но только кладет руку мне на плечо, а потом отворачивается и уходит за своей подружкой.

Мы засиделись за разговором до ночи, так что им пришлось остаться ночевать, а поездку отложить до утра.

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ИНТЕРВЬЮ С ДЖИЛЛИ КОППЕРКОРН,

ВЗЯТОГО ТОРРЕЙН ДАНБАР-БЕРНС

ДЛЯ «КРОУСИ АРТС РЕВЬЮ»

В СТУДИИ МИСС КОППЕРКОРН НА ЙОР-СТРИТ в среду, 17 апреля 1991 года.

– Как вам кажется, чем вы отличаетесь от других художников? Почему вам всюду рады, почему о вас не злословят и не сплетничают?

– Ну, сплетничают, конечно! (Смеется.)

– Но не злословят. Сколько раз слышала, о вас говорят как о проказливой младшей сестренке даже те художники, которые намного моложе вас.

– Не знаю. Может быть, это потому, что я не стремлюсь ни руководить, ни служить кому-либо, а только идти своей дорогой.

– Но ведь к тому же стремятся все люди искусства. Оставить свой след.

– Разве? Мне кажется, люди занимаются искусством по тысяче различных причин. Я не мечтаю оставить после себя что-то вещественное. Мне скорее хочется наладить связь между людьми – и не только посредством искусства. И еще стараюсь, чтобы мои картины показывали возможность другого мира – не такого, в каком мы живем.

– И для этого вы рисуете эльфов и сказочных персонажей?

– В моих картинах волшебство – не главное. Главное – что мы не одиноки. Нас окружает духовная субстанция. Я правда верю, что если мы постараемся жить как можно лучше, обращаться со всеми по-доброму и с уважением, то и мир станет лучше. Сказочные существа представляют этот усовершенствованный мир. Сказки – это красота, которой мы не видим, не хотим замечать. Потому я и рисую эльфов, обитающих на свалке или порхающих над спящим пьянчужкой. Душа есть во всем и во всех. Приглядитесь хорошенько, и вы всюду найдете сказку. Каждый нужен и важен.