А он пережил. И осознал. Осознание это заполнило душу – и пустой ее сделало. Он ничего не хотел. Не чувствовал усталости, только то, что выжат и пепелище внутри. Тлеющая рана не жгла, как ночью. Она перегорела, а пепел остался, как напоминание.
Впервые у него заболело сердце. Кололо, жгло, пока чай успокоительный не выпил. Чай помог думать яснее. И осмыслить ситуацию, которая возникла.
Его боль – только его боль. Она сама собою. Отдельно. По-сути, Брай – преступник и убит он за свои заслуги. Ао не имеет права на скорбь по нему, как и траур носить. Но это не значит, что он забудет, как меч его мужа пронзил сердце брата.
Как простить Теда? Это чувство не злость даже. Оно… многогранное.
Переступить через себя. Уладить, попросить прощения, в ногах поваляться.
Напротив, возникает иная сторона: гордость дает о себе знать. Как же низко нужно опуститься, как унизить себя? Но все же, это стоит того. Его внимания. Он оскорбил Теда отказом. При этом понимал, что вернись он в прошлое, чтобы исправить – не исправил бы. Не смог бы после всего пережитого абстрагироваться от реальности и наслаждаться близостью. Это просто невозможно. Как минимум потому, что притворяться в постели Ао пока еще не научился.
И что же это за жизнь будет? Он, живущий в вечном в страхе за детей и за то, что муж потеряет к нему интерес? Помешанный на своей внешности и безопасности? Не имеющий права сделать так, как хочет сам, из-за боязни того, что Тед от него отвернется? Не так ему представлялась их счастливая семья.
Ноги сами принесли его коридорами к заветной комнате. Он собирался идти к Теду, но в итоге пришел совсем в другое место. Дверь открыта. Он заходит без стука, увидев сначала то, что вид комнаты изменился, уже после нового жителя. И то, что балдахины сменили без его ведома возмутило больше, чем напуганный вид Руфи. Тот сжался весь, прижимая к себе книгу, которую читал, и большими своими глазами глянул на Ао, сразу отворачиваясь.
Ао подошел ближе. Желание выдернуть Руфи волосы гаснет с каждым шагом. Омега боится? И действительно, Руфи дрожит весь, голову понурив. Но даже такой он красив. Очень красив. Тонкий, кожа светлая – просвещается. Золотистые космы кудрявы и разбросаны по подушкам. Омега поджимает к себе ноги и Ао замечает крохотные белые ступни. А запястья тонкие – явно аристократ. И явно моложе восемнадцати. Юн совсем. Глаза золотые – какая редкость. И тут Ао понимает, почему именно Руфи. А потому, что он (косвенно) похож на Сифи.
О, Тед определено знает, чем обжечь.
– Кто ты такой и что тут делаешь? – в собственном голосе злость, как бы ни хотел Ао сдержать себя и показать безразличие.
– Я-я, – заикнулся Руфи и еще больше вжал голову в плечи.
Ао окончательно расхотел его унижать. Видно же, что мальчишка ни при чем. Он просто для вида.
– К тебе обращаюсь, – уже мягче сказал Ао.
– П-простите, я, тут, не по своей воле.
– Вот оно как, – выдохнул с облегчением Ао. Это то, что он и хотел услышать. Подтверждение, что это все не всерьез. Игра, всего-то. – О, не переживай. Ты скоро уйдешь.
– Я не могу уйти, – слишком жалким голоском проблеял Руфи, часто моргая, будто бы в предверии слез. – Я должен ублажать господина Фахо, иначе моя семья меня… – он не договорил, заикнувшись. По сторонам оглянулся, прижав к себе сильнее книжку.
Ао хмыкнул. Как можно было использовать в своих поучительных спектаклях невинное дитя? Хотя, на счет невинности, так не правда. Запах не Чист. Семья продает его альфам? Такое нынче редко встретишь. Однако, торговля собственными детьми, явление известное. Особенно в бедных семьях, где родились, как Руфи, до безумия красивые и кроткие омеги.
– Ничего ты не должен, я его супруг, он спит только со мной, – с уверенностью заверил Ао, порываясь успокоить запуганного красавца. – Это же естественно. Я поговорю с Тедом и он отошлет тебя обратно.
– Но… как же… я же…
Мальчишка совсем растерялся. В глаза смотреть избегает. А густые ресницы так и дрожат. Кто его запугал? Мгновением после Ао понял. Омега явно из слабых. А он сильный. Феромон! Из-за эмоций Ао забыл о самоконтроле. Собственный бушующий запах не ощутим для него.
Он успокоил себя, хоть внутреннее волнение не утихало. А Руфи похож ведь, взаправду похож. Так ли выглядел его папа Сифи, когда жив был? У них даже имена созвучны. Это жестоко.
Он старается проглотить ком. Как и подавить желание побыстрее вышвырнуть Руфи из святая святых – сей комнаты. После придется все отмыть. Поменять балдахины обратно. Те красные были лучше ядрено-зеленых. И кровать на место передвинуть.
Сколько усилий ради одного урока… и Тед считает, что этим докажет ему свою правоту? Умно. И действенно. Ао и дня не выдержал.
Он вздохнул тяжко, отмечая, что Руфи от жеста этого вздрогнул и снова зажал книгу. Ао решительно направился к двери: он разберется со всем прямо сейчас. Нечего ждать больше. Мальца – домой. Комнату – в порядок. Так правильно.
Руфи хоть немного отвлек его от мыслей о брате. Но только он вышел в коридор, как образы возникли перед глазами, а горечь с новой силой подступила к горлу. Сколько бы Ао не старался обуздать себя, ее невозможно прогнать. Топит, топит, загоняя то в панику – а вдруг еще что можно изменить, а вдруг? – то в уныние. Спасения от этого нет. Картинки в памяти чересчур свежи.
Поиски Теда не увенчались успехом. Тот как в прорубь канул – нет нигде, и слуги не в курсе. Тихо-тихо в доме. Не видать ни Юты, ни Ареса. Последнего так со вчера.
Ему необходимо поговорить с кем-то, чтобы тревогу отбросить, прогнать образы. Делать что-то, двигаться, ходить. Занять себя. Потому что как только он останавливается, груз наваливает со всей непомерной силой. И давит так, что впору бы оземь лечь, да не вставать больше.
Ао бесцельно бродит в саду, раз за разом порываясь сесть в транспорт и поехать на могилу брата. Где его похоронили? Почему без его ведома и так быстро? Преступников хоронят на кладбище, на краю города. Жалкая табличка, которая сгниет со временем – все, чем удостаивается тот, кто там покой обрел. Остается надеяться, что их с Кареллом рядом похоронили. И все же, если это так, и тело Брая там, а не в родовом склепе, где ему и место – это большой плевок в честь клана. Даже Каси похоронен в склепе, несмотря на то, что врагом страны считался. Клан Таарей сильную бучу подняли тогда: от того и отдали им тело Каси. Кто же теперь продолжит главную ветвь рода?
Джей.
Вполне может быть. Все иные ветви клана далеки по родстве. Прямые потомки – он сам и его сын. Это все, кто остался в живых. Если Ао альфу родит, сможет ли уговорить мужа, чтобы мальчик стал главой Таарей? Все же, наследник у Фахо есть, Иен. Если, конечно, с ним ничего не случится…
Солнце к горизонту уж близко. Холодно. Пальцы замерзли. Ветер усилился, сбрасывая под ноги листья. Ао все трет руки, но в дом идти не хочет. К оранжерее и обратно – десятый круг. Или двадцатый. Он сбился со счета. Растения отвлекают, но так же ненадолго. Его забирает Юта, отпаивая после теплым чаем. Ао пьет бездумно. Желание поехать на могилу брата крепчает, хоть понимает он, что ни к чему хорошему это не приведет. Для начала успокоить себя. Иначе истерики не избежать, а у него и так сердце ослабло. Колет до сих пор, сковывая грудную клетку – дышать заставляет мелко. Вдох глубже – новая порция боли.
Чай оказывается очередным успокоительным. Юта знает, что делает. Бета пытается накормить его. Ао не хочет есть, но запихивает в рот кусок некогда любимой булочки. Жует, проглатывает. Вкуса нет.
– Господин Фахо приехали, – сказал ему после Юта. – Еще часа два назад.
Точно. Извинение. Приблизительный план слов выучен наизусть, столько раз за день Ао размышлял над ним. Идти от чего-то тяжко. Оказывается, он устал, пока гулял в саду. Ноги ноют, болят. Ао и не замечал раньше.
Он идет, а в доме все так же тихо. Слуги на глаза не попадаются: впрочем, они всегда стараются оставаться незаметными. Ао держит в голове речь, чтобы не забыть, повторяет. Но перед дверью личных покоев мужа застывает. Выдох, вдох. Переступить порог – равно переступить себя и горе от утраты брата. Дверь приоткрыта. Шорох за нею – значит, хозяин внутри. Всего-то… вперед ступить. Теда увидеть, в глаза с мольбой посмотреть. Прощения просить. Просить, пока не сжалиться, по волосам не погладит, губами ко лбу не прикоснется в примирительном жесте.
