– У тебя на иждивении, считай, два калеки и престарелая мать, – напомнила женщина. – Могли бы тебя не призывать.

– Мама, я не могу быть в стороне, когда такое. Как ты можешь? Грецию топчет сапог захватчика. Хочешь, чтобы они пришли и на Крит? – разозлился Адонис, но тут же сменил тон: – Отец Георгиос подарил нам козу в счет оплаты. А мельник сказал, что будет подбрасывать муки. Дрова я заготовил на всю зиму, а последний улов обменял на бурдюк с маслом. К тому же вот староста, кириос Ксенофонт, сама слышала что сказал. Семьи солдат не оставят без попечения. Теперь это забота общины. Скоро разобьем фашистов и вернемся с победой.

Вдруг зазвучала критская лира. Первыми на танец хасапико вышли подвыпившие ветераны, к ним присоединились новоиспеченные эвзоны.

Адонис встал в первую шеренгу танцующих и влился в синхронный шаг.

Они не могли проиграть. Ведь они умели так слаженно двигаться в такт струнному инструменту и благодаря заложенному с детства чувству ритма. В этом танце чувствовалось единение народа перед общей угрозой.

Все как один. Опираясь на плечи друг друга. Вместе за свободу.

Звучали тосты. Разливали ракию, на тарелках, несмотря на войну, было много мяса, хлеба, овощей и сыра, кускового и рассыпного. Люди не поскупились. Они провожали на войну самое дорогое, что было в их семьях, – своих детей. И они надеялись не столько на победу, сколько на милость Бога, чтобы Он оставил их сыновей живыми.

На голове кириоса Ксенофонта был сарики – вязанный крючком черный платок с бахромой. Старики надевали его всякий раз во время скорби.

Он многозначительно кивал головой, поддерживая тостующих. Здесь говорили о родине, о том, что англичане и австралийцы слишком беспардонно относятся к местным, видя в них лишь рабсилу по рытью окопов у аэродромов, но что это надо терпеть во имя общей победы над безжалостными немцами, которые переняли от турок их жестоковыйный нрав и пришли на греческую землю без приглашения. А значит, будут разбиты так или иначе. Ценой жертв и лишений народа, конечно. Но такова цена любой победы.

– Ты принес то, что я просил? – напомнил брату Катерины о своей просьбе Адонис.

– Да! – ответил друг. – Удалось стащить у отца только один лист и конверт. Лист я пополам разделил, мне тоже кое-что нужно нарисовать. А ты обещал мне фарион и нарисовать дорогу.

– Держи фарион… – Адонис протянул Линосу красный берет с кисточкой, и тот, оглянувшись по сторонам, засунул его за пазуху. – Что нарисовать?

– Нарисуй тот путь к Сфакийской бухте Ливийского моря, о котором ты мне говорил. Подробно. Я ведь сказал сэру Тому, что дошел дотуда вместе с тобой. Тот самый, где тропа у подножия Белых гор, по Самарийскому ущелью мимо озера Курна.

– А ему зачем? Так же намного дальше, чем напрямую.

– Это его дело. Мое дело – фунт!

– Ого. Ну ладно. Давай обе половинки листа.

– А тебе зачем?

– Хочу написать Катерине.

– Ну вот опять ты за свое. Я так и знал! – улыбнулся Линос и протянул листики и конверт Адонису. – Только пиши ей без ошибок, а то эта стервозина снова будет смеяться.

– Если я буду не уверен в слове, то заменю его на знакомое. На синоним, – спокойно парировал Адонис.

– На что? Это еще что за диво?

– Отец Георгиос рассказал о словах, которые обозначают одно и то же по смыслу, но звучат по-разному.

– А зачем нужны такие слова, которые заменяют другие?

– Чтобы тот, кто признается в любви, никогда не наскучил.

– Ты что, признаешься в письме в любви?!

– Не твое дело… – пресек любопытство друга молодой эвзон, достал заготовленный отточенный карандаш и отправился к старой оливе у мельницы. Там мысли не клеились. Назойливые цикады стрекотали, мешали сосредоточиться. Тогда он отправился к колодцу, общему на две деревни. Думал и там, что написать. И главное – как написать. В итоге он вернулся только с одним листком, с подробной картой для Линоса.

– А где твоя половина? – удивился Линос.

– Надеюсь, что моя половина – это твоя сестра. Я вот о чем подумал. Мои глаза уже признались ей во всем не раз. Ведь так? Если она не умеет читать по глазам, то не поймет и моих объяснений.

– Верно! Не поймет! – почему-то обрадовался Линос. – Нечего перед Катериной унижаться.

Курт Штудент, основатель воздушно-десантных войск рейха, дал обещание своему патрону Герману Герингу, что захватит Крит без особого труда, так как англичане ждут высадки морского десанта, а не его парашютистов.

Он основывал свое убеждение в легкой победе, опираясь на мнение главы военной разведки, абвера, адмирала Вильгельма Канариса, который еще не успел впасть в немилость фюрера за свои вечные ошибки в предсказаниях.

Уверенность героя-аса и горе-аналитика абвера о превалирующих антимонархических, а значит, и антианглийских, настроениях в греческих рядах передалась Адольфу Гитлеру, и вождь рейха подписал директиву номер 28, дающую санкцию на проведение операции «Меркурий» по взятию острова Крит – последнего оплота греков.

В тот самый момент, когда командующий 11-го воздушно-десантного корпуса генерал Штудент лично проверял амуницию и вооружение своих парашютистов, интересуясь даже такими мелочами, как обязательное наличие наколенников, разные цвета куполов парашютов для десантников и контейнеров с оружием, количество гранат в подсумках, в это же самое время сэр Том в сопровождении Линоса выдвинулся в путь к Белым горам и Самарийскому ущелью. В штабе с нетерпением ждали донесения о проложенном маршруте эвакуации, скрытом от вражеским самолетов.

Англос сомневался в топографических способностях Линоса. Об этом смекалистый парень догадался сразу, но он успокоил заказчика тем, что раздобыл подробную карту маршрута.

– Да, я бывал с Адонисом на высокогорных пастбищах, можете не волноваться, сэр Том. Но, если даже меня, не оставляющего без внимания детали, подведет память, вот карта. Адонис нарисовал все теснины и даже растущую на скале сосну. Вот, сами полюбуйтесь! Ориентиры указаны. И знаки есть. Вот здесь, взгляните, всего три метра между скалами. А здесь – бурлящий водопадик. Мы точно не заблудимся, не переживайте!

– Это ты должен переживать, парень. Пока мы не достигнем Сфакьи, ты не получишь свой фунт. Напомню тебе, это целых четыре доллара! И их надо еще заслужить!

– Спустимся вниз, перейдем ущелье… Это не больше пятнадцати километров. И сразу увидим море. Там ваша бухта. Я не раз был проводником, сэр Том! – соврал Линос. Если бы он не уговорил друга нарисовать эту карту, то с великой долей вероятности заплутал в этих скалистых лабиринтах, отвлекся бы на куницу, козу кри-кри или бурлящий водопад… – К тому же мы вышли утром. А значит, весеннее солнце нам в помощь!

– А половодье? А камнепады? Думаешь, природа тоже на нашей стороне? – нервничал Браун.

– Это только Господь знает, Он направляет путь странников. Нас Он выведет к рыбацкой деревушке и Ливийскому морю… – по-взрослому философски изрек юный проводник.

Как назло, на половине пути Линос подвернул ногу. Но скрывая боль, продолжал указывать путь, хоть и плелся сзади от англичанина. Он смастерил себе трость из сухой ветки клена и опирался на нее, как дряхлый монах, не замечая раздражения англоса.

Критское солнце нещадно пекло. Рыжая шевелюра Тома Брауна вспотела под колониальным пробковым шлемом, который теперь казался ему тяжеленным, словно каска. Этот самоуверенный деревенский болван, брат его восторженной воздыхательницы, приводил англичанина в бешенство. Тем, что беспрестанно болтал и восторгался местными красотами, будто не местный. Никчемный проводник все время норовил застрять, устроить привал. Маршрут все время корректировался нелепыми поправками. Сбиваясь с пути, Линос вглядывался в карту, и каждый раз она становилась для него новым откровением. Поэтому карту Брауну пришлось отобрать и разбирать эти каракули «безграмотных аборигенов» самому. Линос отдал творение друга неохотно.