Что с нами происходит?

Я задаю этот вопрос, а в голове сами собой всплывают кадры с обгоревшими останками депутата Жирикова.

Телефон заиграл знакомую мелодию. Я наклонился, чтобы выключить звук.

– Твоя? – презрительно спросила Катя, посмотрев на меня через плечо.

Не став отвечать, я лишь покрепче схватил ее за шею, чтобы заткнулась, и продолжил.

– Чего трубку не брал? – спросила Таня.

Черт, ведь чувствует. Давно чувствует, что у меня кто-то есть.

– У директора на ковре был. Лучше не спрашивай, – пробубнил я, стараясь как можно правильнее выразить заранее подготовленные и отрепетированные эмоции.

– В обеденный перерыв? – недоверчиво спросила она.

– Да. Обед – не обед. Какая разница? Начальству все равно, когда настроение портить.

Положив трубку, я отчетливо почувствовал, что боль в груди стала больше, плотней. Даже мешала дышать.

Черт, да в чем же дело?!

Обгорелый череп депутата смотрел на меня и улыбался неприятным оскалом.

– Главное – Идея! – проговорил череп устало. – Вот эту Идею, общую для всех, и стоит извлечь… Ты извлек идею? Извлек?

Из груди боль резко перекочевала в горло – его сдавило, а затем также резко отпустило. Не удержавшись, я вырвал на асфальт.

«Чтоб ты сдох со своей идеей!»

– Поздно! – закачал он обгоревшей лысиной. – Да и Идея-то не моя, а общая. Так что все вопросы не ко мне, к Центру Вселенной, пожалуйста.

Добравшись домой, я присоединился к семье – стал шарить по квартире, не находя себе места. Не помогло. Да я и не надеялся, прекрасно осознавая, что мне может помочь.

Усевшись в своей комнате на диван, долго вертел в руках телефон, все обдумывая, взвешивая, сомневаясь. Боль в сердце больше не позволяла самому себе лгать.

Я набрал номер.

– Да, любимый, – ответила Катя.

– Кать, ты пойми меня правильно. Я просто Таню больше обманывать не могу, а признаться и разрушить наши отношения – не хочу. Поэтому извини… Извини, что я говорю тебе об этом по телефону. Понимаю, что некрасиво, но ждать я не готов.

Молчание.

– «Некрасиво»? – повторила мои слова Катя.

Молчание.

– Ну и сука же ты! – озвучила она приговор и бросила трубку.

В конце концов, Катя знала, на что шла. И я ей ничего не обещал.

Неподвижно сидя в темноте, пытаюсь понять, что происходит внутри. Как и ожидалось, боль значительно уменьшилась. Я наконец-то смог вздохнуть полной грудью. Наконец-то.

Значит, Жириков был прав – все дело в Идее… Идее, общей для всех.

Перебравшись на кухню, я заварил себе кофе. Дождался, пока уйдет отец. Закурил.

Жириков был прав, а значит, сожалел я не о его загубленной жизни, а о той мысли, которую он начал, но не успел досказать, объяснить мне, что за гадкое чувство появилось внутри вслед за сбежавшим из студии диктором.

Ведь Творец существует, а значит нет смерти, есть душа и ангелы… Должно быть радостно, а не вот так – до рвоты!

«Все изменится. Все теперь будет по-другому!» – напророчил диктор и ушел.

Откуда взяться радости? Ведь если есть Бог, значит, есть и долг перед Ним. Есть ответственность за свою жизнь, сделанные выборы, произнесенные слова и даже мысли. Он все слышит, и за все придется держать ответ. Ведь именно поэтому так тяжело на душе. Каждый из нас остался наедине с самим собой, со своей Совестью. И каждый знает, где неправ и что не следовало делать.

Если раньше, лишь догадываясь о существовании Центра Вселенной, можно было жить на авось – вдруг пронесет – то теперь так не получится. Теперь я точно знаю, что за все придется отвечать.

Я взглянул на себя Его глазами и оценил свои поступки по Совести. Именно это принесло боль. Именно это напугало больше, чем война или болезни. Каждый сам знает себе цену.

Бог есть! И это пугает…

Единственное, кому я в жизни завидовал – облакам. Завидовал, не стесняясь, в открытую, черной завистью. Сколько помню себя, смотрел на эти полчища пушистых демонов с тоской о том, что я – не один из них. И как окружающие ни убеждали, как ни пытались доказать, что это нелепо, я знал – они, там, наверху, живые… Неспешно плывут, подгоняемые ветром, лениво наблюдая за людьми-букашками, презирая нас. Они – бессмертные, а мы – скоротечны.

Такая у меня была мечта – быть облаком. С детства она оставляла меня в проигрыше, делая несчастным. Нет ничего хуже, чем знать: все, о чем ты только можешь грезить, никогда не сбудется. В итоге жизнь блекнет и теряет смысл.

Окружавшие меня люди всегда мечтали о чем-то конкретном: встретить большую и чистую любовь, съездить на море, купить машину, занять первое место в конкурсе или высокий пост. А я всего-то хотел плыть по небу без цели, в никуда. И наблюдать…

Такая мечта без шанса на воплощение. Дни без толики счастья. Отчаянье.

Чтобы хоть как-то продолжать жить, я пытался создать иллюзию небесного путешествия. Думаю, у меня это получилось. Избегал всего, что могло заставить приземлиться или хотя бы задержаться на одном месте. Впереди еще ждали сотни и тысячи миль неизведанных земель, которые мне предстояло увидеть отсюда, сверху. Я не имею в виду путешествия. Из родного города я практически не выезжал. Речь скорее об отношении к миру, когда ничего не важно настолько, чтобы из-за этого расстраиваться или пытаться удержать. Работа, отношения, здоровье. Для облака важно лишь плыть вперед в неизвестность, отдаваясь воле переменчивого ветра. В обществе таких людей, как я, принято считать безответственными. Пожалуй, это правда.

Мать с отцом мной никогда не гордились. Мы, конечно, это не обсуждали, но все и так было ясно. Меня это даже не задевало. Главное, что родители не пытались меня поучать. Спасибо и на том.

Когда я встретил Таню и наши отношения переросли во что-то большее, чем эпизодические ночевки друг у друга, мне на мгновение… лишь на мгновение показалось, что я вдруг стою на земле. Облако стало приобретать конкретные очертания. О, Боже, как же я тогда испугался! Таня почувствовала мое состояние. Помню, она сказала, что мы вместе лишь по одной причине – ей нравится, когда за ней наблюдают чужаки.

– Это что-то сродни фетишизму? – спросил я тогда.

– Не знаю. Возможно. Есть же те, кого заводит подглядывание. А мне, наоборот, становится спокойно, когда кто-то чужой, кого я не знаю, смотрит на меня со стороны.

Я удивился:

– Но ты же меня знаешь.

– Разве? – лишь ухмыльнулась она, а затем добавила, что я никогда не стану близким ей человеком. Так и буду вечно слоняться неприкаянный, пристальным взглядом наблюдая за тем, что происходит в ее очень понятной и размеренной жизни. И Таню это вполне устраивало.

Земля ушла из-под ног так же быстро, как и появилась. Я смог вздохнуть с облегчением.

Единственное, чего я хотел от жизни, чтобы вот так было всегда. Чтобы ничего не менялось и все события в мире происходили не со мной. Никогда не быть главным или даже второстепенным героем. А просто смотреть, как течет река машин.

Нет, конечно, я догадывался, что рано или поздно каждое облако встречает на своем пути порывистые ветра и тогда, хочет оно того или нет, попадет в самую гущу событий. Просто я надеялся: повезет и спектакль пройдет без моего участия. Что жизнь забудет о моем существовании.

Но мне не повезло. Я стал даже не главным героем, а, скорее, самим спектаклем. Время безмятежности закончилось.

С того момента, как диктор объявил о существовании Бога, прошло совсем немного времени. Но уже с уверенностью можно было сказать, что для человечества в целом кардинально ничего не изменилось. Разве что больше людей стало молиться и ходить в храмы. И если раньше верить было то модно, то наоборот, теперь религия окончательно стала мейнстримом. Священнослужители, как и в лихом XV-ом, «ринулись» в политику, провозглашая, что «на все воля Божья». И без одобрения духовенства ни о каких экономических, общественных и военных реформах речи быть не может. Но это все так, мелочи. Признаться, я ждал чего-то большего – по-настоящему глобального. Не знаю. Допустим, создания единой конфедерации планеты Земля с образом всевидящего ока на флаге. Или исчезновения пьянства и блядства как феноменов. Но ничего такого не произошло.