Галера с бесценным грузом на борту отчалила от пирса. За нею стали отходить гружённые войсками корабли, которых уводила с собой Мария: десять тысяч французов, шотландцев, наёмников из разных стран, крутые все и молодые.
Кардинал Шарль де Гиз предложил Марии спуститься в каюту.
Но прелестная белокурая головка молча покачала отрицательно в ответ. По лицу у неё катились слёзы. Прикушенная розовая губка едва удерживала рыдания, готовые вот-вот сотрясти её взволнованную грудь…
«Ба-а!.. Она же плачет! Да разве может быть такое?.. Какая она – о боже! – сжалось сердце у бедного Понтуса. – Ну всё, конец, пропал, и безвозвратно! На что ты годен, белый свет, коль не было б её!»
С кормы же донеслось:
– Я хочу проститься… С ней!..
Печаль и боль: всё прорывалось в голосе её, самой несчастной в эту минуту на всём белом свете…
– Ваше величество, она будет видна ещё и завтра утром! – в порыве чувств воскликнул юноша, вставший тут же, рядом с ней, казалось, появившись ниоткуда.
О юный, юный де Анвиль Монморанси! Он пренебрёг запретами отца, коннетабля, всё бросил здесь, во Франции, не в силах был расстаться с ней: не видеть этих чудных тёмно-карих глаз, не следовать за ними хоть на край земли!..
– Всё равно, мой милый де Анвиль! Я останусь здесь, буду ждать рассвета…
– Ваше величество, здесь прохладно, ветер… – настаивал на своём, не отходил от неё Шарль де Гиз.
Но очаровательная головка всё так же непреклонно покачалась.
И даже издали заметил Понтус пленительный пушок на тонкой шейке; он золотился и манил, изящный профиль, глухого платья воротник, и шарфик, а может быть, платок, как дымка голубая…
Она, отверженная королева, была одета по-дорожному: без украшений, в тёмное, изысканно и ладно скроенное платье, подчёркивающее все прелести её точёной талии.
Кардинал ушёл с кормы и скрылся с тем незнакомцем в каюте. А де Анвиль, почтительно отступив назад, остался тут, всё так же рядом с ней. Он не решился оставить её одну на палубе, среди гвардейцев, мушкетёров, исподтишка глазевших на неё: на королеву, птицу неземную, чудом залетевшую сюда, на старую и грязную шотландскую галеру.
Галеры, вытянувшись в ряд, пошли каким-то вялым ходом, пошли вдоль берега, с трудом тараня волны: их, разлучниц, сносивших все корабли назад, назад! Куда идёте – там жизни нет для пташек полевых!..
Солнце скользнуло вниз, упало в море, взмахнуло, как руками, в немом прощальном крике багрово-золотистыми лучами. И серость поползла, всё поглотила и всюду лезла, вездесущая, как пыль. За ней пришла бездонная, пугающая темнота. Заброшенное небо почернело. Ушла, как в пропасть, в темноту вода. Остался только фон, сплошной и мерзкий фон: без жизни, мысли и тепла, нет точек, ряби, одна боль…
А на корме, под звёздным небом, плыла над морем всё так же одинокая фигура, дугою изогнувшись в порыве страстном, и всё стремилась взглядами туда, где в темноте исчезла Франция…
Но тут вдруг хлопнула дверь каюты, и на корму поднялся Шарль де Гиз.
– Ваше величество, не соизволите ли спуститься в каюту?
Мягкий, сильный баритон, сочувствие и нежность в нём сквозили.
– Монсеньор, я буду отдыхать здесь, на палубе… Распорядитесь принести что-нибудь и постелить, – послышался в темноте дрожащий, наполненный волнением голос.
– Ваше величество, позвольте я, я! – вскричал де Анвиль, бросаясь бегом исполнять волю своего божества…
Всю ночь просидел Понтус на палубе среди мушкетёров, следя за еле различимой на корме фигурой. Рядом, вместе со всеми гвардейцами, сидел и тоже не сводил глаз с королевы Клютен, которому Гизы поручили охранять племянницу.
Когда суматоха на галере улеглась, Клютен, коротая время, разговорился с Понтусом.
– Вот тот, что всё время держится за кардиналом, это Брантом, секретарь Екатерины Медичи, – стал передавать он придворные сплетни. – Она поручила ему проследить, чтобы Мария убралась отсюда…
И Понтус понял, что королева-мать выжила из страны красавицу-сноху.
Спала ли Мария в эту ночь? Может быть. Но только утром, когда едва забрезжило, Понтус снова увидел её всё в той же напряжённой позе, взиравшей на берега милой её сердцу Франции, которые вновь замаячили в серой предрассветной мгле.
Через пять дней, девятнадцатого марта 1561 года, галеры добрались до берегов Шотландии, благополучно миновав сторожевые корабли английского флота, посланного королевой Елизаветой на перехват шотландских галер. Да, она, Елизавета, опасалась, что Мария Стюарт высадится на берега её владений, доставшихся ей не по закону, а кривым ходом всей истории лукавой…
Стояла вторая половина августа. Родная земля, Шотландия, встретила свою королеву неприветливо. Было холодно, сыро. Над морем висел густой туман, закрывая берега дикой и суровой горной страны, живущей по законам кланов, где королевская власть вот уже на протяжении целого столетия терпела поражение из поколения в поколение в попытках смирить законы гор, баронов спесь, не приученных терпеть любую власть.
Ещё печальнее, для неё, королевы, оказалось то, что здесь её никто не ждал… Она сошла на берег.
Пристань в портовом городе Лейта была пустынна. Ну, ни души!..
Клютен, Понтус, Антуан, другие офицеры сошли на берег вместе с Марией и её придворными, сопровождающими лицами.
Одна за другой подходили и подходили галеры. Наёмники, настороженно оглядывая пустынный порт, стали сходить на берег.
Клютен указал офицерам выставить караулы вокруг порта, разгружать подходившие корабли.
Выполняя его команду со своими солдатами, Понтус изредка взглядывал туда, где была Мария Стюарт… И там же был Шарль де Гиз, охрана…
Мария стояла в окружении своей свиты, растерянная: её, королеву, никто не встречал из её подданных. Она оказалась здесь чужой, незваной.
* * *
Всё сплетни, сплетни, их не скроешь при дворе болтливом… Все силы мира, кажется, восстали на неё: ещё дитя, всего-то восемнадцати неполных лет, уже вдова, исторгнутая из самого изящного европейского двора. Она, беспомощная, стала в одночасье яблоком раздора для всех королевских дворов. О боже, разумеется, не из-за любви к ней!.. Шотландия – убогая и бедная страна. И не из-за неё, Шотландии, конечно же, раздор весь этот. А вот Мария, из рода древнего Стюартов, наследная королева слабенькой Шотландии, имела ой как много прав. Она, бесспорно, королева Шотландии, имела все законные права и на английский трон. И даже больше прав, чем Елизавета, её двоюродная сестра из рода Тюдоров, мать которой лишилась головы на эшафоте из-за неверности супругу. А вместе с головой отлетели и все права её потомков!.. Но Тюдоры игнорировали это, когда вводили во дворец Елизавету… Известно, когда посадят, то снять с трона не так-то просто и легко!.. Как в тюрьму: туда попал, оттуда выйти нелегко, будь ты хоть трижды свят или сам святой!.. Не заблуждайтесь, господа, от века это не зависит. Уж такова природа правды человека… Французская корона была к ней тоже недалеко. Кто будет рядом с ней, присоединит к тому же и свои права. Тогда куда уж больше прав и силы, могущества, на крохотном клочке Европы? Да, да, были бы права: всё остальное добудем сами!.. Считали так во всех дворцах Европы.
Её имя было на устах у всех: то говорили с трепетом, а то с опаской, предвидя беды оттого, когда она, а вдруг да выйдет замуж за вон того… Филипп, король испанский, заслал к ней сватов от своего сына, дона Карлоса. От этого перепугалась Елизавета! Когда явились к Марии посланцы от императора, из дома Габсбургов, по делу важному тому же, тотчас же Франция невольно содрогнулась! А тут ещё за ней стал волочиться король всех шведов Эрих. Он с этим надоедал Елизавете, когда та была ещё принцессой. Теперь решил он испытать её двоюродную сестру… Один хотел, другой страшился, тот не пускал посольства к ней, иной же был не по ранжиру ей, кого-то не хотела и сама она, а кто-то домогался невесть чего!.. Елизавета, с насмешкой, предложила ей герцога: своего любовника и подданного тоже. Так выдавали на Руси за крепостного… Пощёчина, укол, зуд издевательства дурнушки над красотой!.. Так длилось долго: два полных года! И в сплетнях закалённая душа не выдержала бы такого.
