«Монморанси – старый миротворец!» – с лёгкой иронией пронеслось у Колиньи, вообще-то, искренне и глубоко уважающего своего дядю, покровительствующего ему.

Теперь предстояло вести переговоры об ином деле. И они, переговорщики, прервав заседания, разъехались. Через две недели, уже в ноябре месяце, они собрались всё на том же месте для переговоров уже о мире.

Составили проект условий мирного договора.

Симон Ренар зачитал условия договора на французском языке, затем на немецком. Всё вроде бы было ясно. Но когда приступили к обсуждению конкретно каждой статьи договора, сразу всплыли разногласия сторон. Имперцы поставили первым условие разрыва союзного договора французской стороны с папой Павлом IV.

Колиньи, уполномоченный королём не вступать в переговоры по этому вопросу, отклонил этот пункт.

Дальше споткнулись обе стороны, в разногласиях, по поводу Пармского герцогства и Пьяченцы. Французская сторона имела на эти герцогства свои виды. Король Генрих, ободрённый успехами в северной Италии того же Бриссака, считал их уже своими. Парма перешла Оттавио Фарнезе, а тот признал над Пармой власть французского короля…

Потратив несколько дней на дебаты, они пришли к мнению о невозможности заключить желаемый мир.

Колиньи тяжело переживал, раздражённый на самого себя, что не добился того, что хотел король, не оправдал его доверие. И тот же коннетабль Монморанси будет недоволен им тоже…

Поэтому в середине декабря начались переговоры уже не о мире, а только о перемирии. Съехались тем же составом с обеих сторон. Два месяца переговоров не дали ничего. И только пятого февраля 1556 года заключили перемирие, всего на пять лет.

Затем адмирал поехал в Брюссель, присутствовать там при утверждении договора императором Карлом V и его сыном Филиппом, только что ставшим испанским королём Филиппом II: в середине января император уступил Филиппу Испанию и все испанские владения… Ударили жестокие морозы. И адмирал, добираясь до Брюсселя, чуть было не обморозился в дороге, хотя ехал в крытом возке, укутавшись в шубу на собольем меху, подаренную королю Генриху московским Грозным царём. Одна такая шуба досталась коннетаблю. Тот же подарил её ему, своему племяннику.

В свою очередь переговорщики со стороны императора поехали в Париж, чтобы присутствовать там при утверждении договора королём Генрихом.

Наконец-то вот здесь, на северной границе Франции, к удовлетворению обеих сторон, установилось затишье в военных действиях. В это же время вернулся домой младший брат адмирала, де Андело, проведя более четырех лет в плену в Италии у имперцев, в Миланском замке. Его тоже обменяли в числе пленных по Восельскому договору. Колиньи сразу же передал ему должность главнокомандующего пехотой, которую временно совмещал с должностью адмирала, поскольку такое совмещение двух высших в государстве должностей запрещалось законом страны. Король же утвердил де Андело в этой должности, в звании генерал-полковника.

Весна, лето и осень прошли спокойно. Наступила зима.

Понтус и Антуан благополучно добрались до Амьена, где была ставка Колиньи, губернатора Пикардии, предъявили адмиралу рекомендательные письма Бриссака.

Адмирал оказался среднего роста, неулыбчивый и серьёзный, крепкого сложения, с прямым крупным носом честолюбца. Узкое лицо, впалые щеки, усы и маленькая бородка клинышком ещё сильнее подчёркивали это. На нём была чёрная шляпа, тёмный камзол с высоким мягким воротником, застегнутый спереди золотой пряжкой. На груди его висел на массивной золотой цепи орден Святого Михаила, знак высшего военного звания Франции.

Прочитав письма, адмирал поднял на Понтуса и Антуана большие светлые глаза, покровительственно оглядел их, желторотых офицеров.

– Вы пришли вовремя! Предстоит операция! – сообщил он им, не раскрывая, что за операция.

Он не договаривал. Они, офицеры, слушая его, подозревали это.

Затем он направил их и прибывших с ними солдат в полк капитана Сент-Андре.

Через неделю их, роты гвардейцев, подняли по тревоге накануне дня Богоявления[40]. К ночи они уже были у крепости Дуэ.

Адмирал подошёл с гвардейцами к крепостным стенам.

– Это ключ ко всей Фландрии! – ещё накануне разъяснял он молодым офицерам…

Вместе с гвардейцами к стенам подошли мушкетёры, несли штурмовые лестницы… Было темно, хоть глаз коли… И в этой темноте слышалось только зловещее сдавленное сопение большой массы людей…

«Ночь Богоявления! Посмотрим – явится ли Он!.. Хватит ли смелости у Него! – с чего-то с сарказмом пронеслось у адмирала в голове, хотя и глубоко верующего. – Тогда мы вместе с Ним пойдём на штурм!»

Понтус, получив сигнал адмирала идти на стену, выдвинулся со своей ротой вперёд… Где-то здесь был незаметный, но всё же лёгкий проход к стене через глубокий ров, сейчас заваленный камнями и деревьями после сильного урагана, повалившего в округе много деревьев.

За два дня же до этого на это место адмиралу указал крестьянин, живший одиноко в хижине, стоявшей в полумиле от крепости.

– Ваша милость, пройдёте ров, легко пройдёте! – уверенно заявил тот. – А в ночь Богоявления солдаты в крепости будут мертвецки пьяны!..

Впереди Понтуса пошли гвардейцы с клинками наголо вслед за мушкетёрами с лестницами, готовые к броску вверх, на стены, там драться за зубцы…

Понтус вскарабкался наверх по лестнице одним из первых… И в этот момент, в ночной тишине, раздался истошный женский вопль: «Карау-ул!.. Французы-ы!» Вопль, прозвучавший где-то внизу у стены в крепости, ударился эхом об стену, отразился и полетел по крепости, завывая панически: «…ау-ул!.. ы-ы!» Залаяли собаки… В крепости на какой-то церковке зазвонили… Показалось, ударили в набат…

Поняв, что их обнаружили, гвардейцы его, Понтуса, храбрые гвардейцы, покатились по лестницам вниз. Понтус закричал было на них, нещадно ругая… Но поняв, что это бесполезно, когда все ударились в панику, он тоже спешно спустился со стены… По шуму рядом, на других лестницах, он понял, что паника была всеобщая.

Уже потом, позже, разбираясь, что было причиной позорного бегства, выяснили, что их случайно заметила какая-то баба и подняла в крепости переполох. А на церковке, звон на который они приняли за набат, просто отбили очередной час, призывая к ранней заутрене.

Но от этого легче не стало… И Понтус видел, что адмирал здорово злится из-за этого позорного провала штурма.

На следующий день, собрав их, офицеров, Колиньи прямо заявил им, что продолжение войны неизбежно.

– Мы первыми нарушили перемирие! – откровенно признался он.

Сейчас вопрос был только в том, когда начнутся активные боевые действия. Филипп, испанский король, мог собрать армию и привести её сюда, на север Франции, не раньше чем через три месяца.

– И нужно как можно скорее овладеть хотя бы крепостью Ланс! Это более защищённая мощная крепость, чем та, Дуэ, которую мы откровенно… – выругался он. – Сен-Кантен? – переспросил он, когда один из офицеров сказал, что следовало бы им укрепиться в этом городе.

– Это слабая крепость! В ней не удержаться в длительной осаде!..

Он отпустил офицеров, приказав готовиться выступить на крепость Ланс.

Эту крепость они взяли.

Провал штурма крепости Дуэ, сплетни, а то и просто вымыслы о том пошли гулять по другим французским полкам и армиям…

В это время в Италии прокололся и Франсуа де Гиз, уже по-своему. Военную кампанию ему испортил кардинал Карафа, племянник папы. Вернувшись из Франции, где он убедил короля Генриха в том, чтобы де Гиз прислушивался к его советам, Карафа заключил с герцогом Альбой перемирие, дождался армии де Гиза… А когда тот пришёл с армией в Рим, он задержал его там.

Об этом им, офицерам, просвещая их, стал подробно рассказывать адмирал как-то на совете.

– Как, спросите вы! – посмотрел он на них, на молодых офицеров.

Он усмехнулся язвительно.