Но известие о том, что Бочкова дочка работала у Вольфов и приехала погостить, быстро облетела деревню. Приезд Катерины обрастал новыми подробностями: и что барин на золотой карете привез, и что лисью шубу подарил, и так далее, и так далее. К Бочковым зачастили посетители: то муки у Дуськи занять, то Федора что по хозяйству спросить, а то и прямо говорили: «Зашли Катюху вашу посмотреть». Ею впервые заинтересовались, стали рассматривать и… обомлели. Батюшки! Так старшая-то Бочкова дочка – красавица! Своя, деревенская, и в то же время загадочная какая-то: говорит по-новому, знает, что и когда сказать, держит себя скромно, но с достоинством, к Рождеству избу-то как украсила, вышивает как – мастерица! Вся деревня зашлась гулким шепотом. Сначала заговорили любопытные бабы, потом – завистливые языкатые девки, и вот уже весть добежала до хорохористых парней. Те высматривали Катерину, томились, выжидали ее, щелкая семечки на морозе и стараясь как бы невзначай встретиться с ней по пути к бабке Марфе или от нее, но заговорить не решались. На Рождество братковский храм был полон: пришли даже те, кто редко заглядывал, – посмотреть на старшую Бочкову дочь. Прихожане, увидев ее, единодушно сошлись: красивая девка, но без приданого, отец пьющий, да и что у ней на уме – не понять. Но парни, как один, загорелись: как бы эту ягодку сорвать, да пораньше остальных. Во многих избах Дмитрова и Браткова, где были парни впору жениться, в тот вечер не смолкали разговоры. Однозначного мнения не сложилось: Катерина отпугивала своей непонятностью. Уехав из деревни всего на несколько месяцев, она стала чужой.

Катерина, не привыкшая к постороннему вниманию, мучимая стыдом и занятая мыслями, как свой грех исповедать и искупить, никаких изменений по отношению к себе не заметила. Выходя из дома на улицу, торопилась к бабке и думала о ней, возвращаясь, проходила тот самый колодец, где всегда брала воду, – и воспоминания роились вокруг Александра. В Сочельник говела, в церкви молилась об отпущении грехов и о здравии рабов Божиих Николая, Анны и Наталии, ставила свечку Тихвинской и Нилу Столобенскому с мольбой направить ее и указать, как правильно поступить.

На следующий день, как стемнело, в дом Бочковых постучали. Заранее предупредив Дуську, явились первые сваты. Та их уж поджидала, спозаранку хлопоча у печки, не сказав дочери: даже если Катьке не понравится парень, то «худой жених хорошему дорогу укажет». Дуська безошибочно почуяла общий интерес к Катерине и не хотела прогадать: вдруг кто из зажиточных посватается? Тем более что барин и эти все его поцелуи – дело ненадежное.

Сваты, Малковы, чинно поклонились и сели на «длинную» лавку: Митрий, здоровый, лобастый жених – под матицу, а мать с отцом его – рядом, ближе к двери – «чтобы дело сошлось». Глашка с Тимофеем в ожидании притихли на полатях.

Малковы не из зажиточных, но Митрий, единственный сын, был самолюбивым, наглым и драчливым: чуть что не так – бил жестоко. Связываться с ним боялись даже стражники.

Дуська не торопилась накрыть на стол, чтобы зря не тратиться, – вдруг Катерина заартачится?

Разговор не клеился. Федор растерянно хлопал глазами и то и дело порывался сказать: «Да вот, Катька, дочь-то моя старшая». Что еще говорить, не знал. Дуська то и дело начинала нахваливать дочь: и красавица, и мастерица, и работящая. Но скоро и этот поток иссяк.

Сваты молчали. Митрий исподлобья сверлил Катерину глазами.

Наконец поняв, что дело не ладится, сват Семен Малков, до последнего сомневавшийся, вынимать или нет, выцедил из-за пазухи покрытую волосками овечьего тулупа запотевшую бутыль самогонки. Дуська метнулась за чарками и вынесла немного кислой капусты – закусить.

Тем временем вся деревня уже знала, что к Бочковым приехали сваты. К окнам, горячим дыханием растапливая расписную морозную наледь, прилипли любопытные. Парни, которые только собирались засылать, переживали и пеняли своим, что не поехали сегодня, и ждали весть: пойдет Катька за Митрия или нет. Многие не сомневались, что пойдет: Митрий статный и красивый, многие девушки на него засматривались. Соседские девки на выданье мигом растащили из саней Малковых все сено и солому и стали разносить по своим дворам, «чтобы другим женихам дорогу указать», а к саням сватов привязали веник, «чтобы женихам дорогу разметал».

Наконец уже изрядно подвыпившие и закусившие одной лишь кислой капустой сваты отправили Катерину и Митрия в сени «пошептаться»: если молодые договорятся между собой – значит, дело слажено и можно назначать «сговор».

Катерина сама не своя вышла в холодные сени. От стыда не знала, что и делать. Видела этого парня пару раз, когда он довольно насмешливо и даже зло смотрел на нее. Катерина не ожидала, что кто-либо, а тем более он, может приехать свататься.

– Ну, пойдешь за меня? – Митрий придавил ее к холодной заиндевевшей стене, бесцеремонно прижимаясь к ней всем своим жилистым телом.

От него веяло опасностью, как от дикого зверя, готового прыгнуть и вцепиться в глотку. Катерина испугалась. Что же сказать ему, чтобы поскорее отстал?

– Не пойду.

– Чего? – удивленно отшатнулся жених.

– Не пойду, – уверенно повторила Катерина.

– Как не пойдешь, сука? Опозорить меня хочешь? – все еще не верил Митрий. – Я ни к кому еще не ходил и отказов не принимаю!

– Не пойду.

– С другим, сука, снюхалась? – осклабившись, догадался Митрий.

– Ни за кого замуж не собираюсь и никому не обещала. Не пойду за тебя.

Такого поворота Митрий не ожидал. Знал, что девки на него засматриваются не просто так. Да и солдатская вдовушка, к которой частенько захаживал, не упускала случая приговаривать, заботливо снимая его сапоги и разматывая портянки: «Ну и пригожий ты парень, Митюшка. Кому таков достанешься?»

– Пожалеешь еще, сука! – сквозь зубы процедил жених, с силой стукнув кулачищем в стену, в вершке от головы Катерины.

Зло сплюнув на пол, Митрий ввалился в избу:

– Здесь нам не невеста! – И, не дождавшись родителей, пролетев мимо испуганной Катерины через сени, не взглянув на нее, выбежал во двор.

Малковы потрусили следом.

Зеваки смеялись и свистели вслед:

– Ну что, не обломилась девка, а, Митька?

– Ейный гонор твой перешибет!

А Дуська шепнула:

– Ну, Катька, молодец! Теперича только успевай женишков привечать.

Катерина подумала: лучше умереть, чем такой муж. В совсем недавно покорной девочке незаметно для нее самой зрели решимость и желание новой жизни, которые Катерина только что стала осознавать и за которые она уже сейчас готова была бороться.

На Святки молодежь и дети, ряженые, ходили по Дмитрову Христа славить: голосисто колядовали, величали хозяев, собирая взамен баранки, блины и пироги.

Кто-то пел «Христос рождается, славите!», а кто-то заводил колядные частушки:

В тот же вечер решили гадать. При набожной бабке Марфе не гадали, а теперь, поддавшись общему веселью и подстрекаемые Полькой соседкой, Катерина и Глаша осмелились наконец попробовать. Катерина сперва вяло отнекивалась, помня наставления бабки, но скоро уступила уговорам, сама не меньше сестры мучимая любопытством, каково это – гадать?

За Полей ухаживал свой, из дмитровских, – щуплый, шмыгающий носом, скромный работящий парень Кирюша. Сватов засылать пока рано, но влюбленные между собой уже обо всем договорились. Глаше, как и Поле, только исполнилось пятнадцать, и замуж тоже уже очень хотелось. Об этом открыто не говорили, но любая девушка в деревне втайне мечтала о скором сватовстве.

Сначала, чтобы узнать, откуда приедет жених, подруги вышли за околицу бросать валенки. Встали лицом к ветхому щелястому забору, три раза покружились по скрипучему снегу и с визгом бросили каждая через плечо свой валенок на дорогу.