И зашла слишком далеко, потому что он начал бледнеть и прищурил глаза. Затем резко выпрямился, и пуховик зашуршал от двигающихся внутри плеч.

Она говорила ровным голосом, стараясь подавить сарказм:

– Я просто слышу их. Девушек. Расстроенных. Но они со мной не разговаривают. В ванной…

– Не понимаю я тебя. Ваще не понимаю. Получила лучшую комнату в доме за сороковник в неделю. Што, добавлю, может быть пересмотрено быстрее, чем ты думаешь, если такая фигня продолжится. Кто тут живет, кто там живет? Почту чужую берешь. Не твое сраное дело. Лезешь куда не надо. Что ты задумала, а?

– Ничего. Я просто…

Он не слушал. Он накручивал себя. Стефани вспомнила, что Драч говорил о том, как на него влияет алкоголь. Она сглотнула.

– А я скажу тебе, что ты задумала…

Дверь распахнулась так стремительно, что они подскочили.

В комнату просунулась рыжая голова. Шея, на которой она сидела, была до невозможности длинной и бугристой из-за хрящей, просматривавшихся под бледной кожей. Кузен Драча, Фергал, без приглашения вошел в комнату.

– Фергал, бляха-муха! Я из-за тебя чуть инфаркт не заработал! – Драч начал лыбиться. Но Фергал не обратил на него внимания. Вместо этого он уставился на Стефани с безграничной, как показалось ей, злобой. Он выглядел примерно так же, как когда она впервые увидела его внизу, но на этот раз все было еще хуже. В бескровном лице было столько ненависти и ярости, что у нее перехватило дыхание, закружилась голова, и она попыталась отыскать в памяти хоть что-то, чем могла его разозлить.

Стефани была уверена, что ее ударят, потому что Фергал шел прямо к ней. Потребовалась вся сила воли, чтобы не сжаться и не вздрогнуть. Руки тряслись, поэтому она сжала их в кулаки.

Фергал остановился в шаге от Стефани. Склонился так, что его лицо оказалось не более чем в дюйме от нее. И вгляделся ей в глаза с такой агрессивной внимательностью, что Стефани отвернулась к Драчу, ища объяснения.

Драч тоже казался обеспокоенным, и от этого она запаниковала еще сильнее.

– Садись, кореш. Винцо есть. Держи бокал. – В приглашении Драча слышался примирительный тон, который вовсе не поддерживал в Стефани уверенность.

Вблизи от Фергала несло немытым телом и чем-то масляным, жирным. Джинсы его были засалены и покрыты пятнами, края штанин – растоптаны в черную мешанину из ткани и грязи подошвами перепачканных кроссовок. Он выглядел и пах так, словно ночевал на улице.

Фергал наконец усмехнулся прямо в лицо Стефани, обнажив желто-коричневые зубы. Так же стремительно, как и вошел, он отступил назад и тяжело уселся на кровать, затем раздвинул ноги, словно заявляя свое право на территорию, и столкнул вместе колени Драча. Драч напрягся, потом быстро улыбнулся и хлопнул кузена по спине.

Фергал выхватил бутылку из его руки. Среди длинных паучьих фаланг и широких костяшек пальцев бутылка словно уменьшилась в размерах, а заодно лишилась всякой цивилизованности, сопутствующей распитию вина. Фергал приложил ее к губам и забулькал; его острый кадык неприятно двигался, пока он глотал, точно дикарь.

Не оставляя намерения найти поведение кузена забавным, Драч принялся подпрыгивать на кровати:

– Он сделал эту штуку, эту штуку с лицом. Прям классика. Все обсираются. Когда мы были в Скрабсе, то…

Фергал повернулся и резко приблизил свое лицо к лицу Драча.

– Рот завали, – медленно сказал он глубоким голосом.

И Драч завалил рот. Он был, должно быть, лет на десять старше, но явно опасался Фергала. Теперь он пытался поддерживать улыбку, словно пытаясь затащить кузена обратно в дружелюбное настроение, доказав Стефани, что это все была безобидная игра. Ее это не обмануло, и даже Драч больше не казался настолько устрашающим и сомнительным в сравнении с более молодым кузеном.

Что-то было не так с этим местом, с ними, с их присутствием в этом месте. Не просто в этой комнате, а в самом доме. Она чувствовала несовпадение между огромным, негостеприимным домом и этой парочкой неуравновешенных мужчин, сидящих на ее кровати. Они были в высшей степени необычными и абсурдными домовладельцами. И даже родом были не из Мидлендса.

«Как я тут очутилась?»

Сюрреалистическая, но опасная, не имевшая в себе ни толики забавного ситуация была нелогичной в сравнении со всем ее прежним опытом. Как и все в этом доме. Даже без голосов и рыдающих женщин он был странным. Это был сумасшедший дом, и она чувствовала себя здесь единственным разумным созданием… единственным чистым, цивилизованным созданием.

Она уже осушила огромный бокал вина, и его эффект завел ее воображение в еще более зловещую тьму. Стефани онемела; смятение становилось невыносимым. И что такое Скрабс?

Она приняла решение; было глупо оставаться в одном здании с Фергалом, и с Драчом тоже. Стефани увидела достаточно и хотела, чтобы они немедленно ушли. Ей нужно было вызвать такси, чтобы доехать до станции на Нью-стрит, а потом начать обзванивать подруг по дороге в Сток. Ее удивляло, что она вообще до сих пор здесь, снова, в этом здании, в месте, которое отказывалось принимать узнаваемые формы. Она боялась, что безнадежность, апатия и вялость, порожденные усталостью и отчаянием, стали теперь ее главными врагами.

Фергал скорчил потешную рожу и кивнул в сторону Стефани, не сводя глаз с Драча.

– И это все, на что тя хватило?

Драч подавил ухмылку, намекавшую, что они втихую смеялись над ней.

Увидев ее реакцию, Драч несильно стукнул кузена по бедру, словно обрывая шутку, зашедшую слишком далеко.

– Просто помогаю девчушке, ага. Она старается. Пытается концы с концами свести, типа. Я это уважаю. Тяжкие сейчас времена.

Фергал повернул голову нарочитым движением, словно был болванчиком чревовещателя под управлением старшего кузена, и уставился на Стефани с раззявленным ртом, притворяясь идиотом. Он скосил глаза. Когда Драч снова заговорил, Фергал вновь повернулся в его сторону, все еще не закрывая широкого рта.

– Она, типа, работы толковой не находит, – сказал Драч. – Невезуха. Сколько раз мы такое видали.

Он заметил, что кузен дразнит его дебильным выражением лица и выкрикнул:

– Хорош!

Стефани встала. Ей нужно было выставить их из комнаты.

– Мне надо собраться. Рано вставать.

Фергал повернул к ней уродливую, глумящуюся, похожую на шар для сноса зданий голову:

– Не стесняйся.

Они оба посчитали это забавным и принялись смеяться, Фергал все тем же глубоким, вымученным смехом, Драч – шипящим хихиканьем сквозь широкие губы.

– Не ахти какая вечеринка, да? – сказал Фергал.

– Она не такая оторва, какими мы были, приятель, – ответил Драч; чудовищная природа их жестокого комического дуэта принимала все более четкие очертания в комнате Стефани.

Весь мир казался преступно враждебным. Она вспомнила, как читала о богачах, переселяющихся в охраняемые поселки и возмутительно дорогие районы страны, и о том, почему они отправляют детей в частные школы и университеты группы «Расселл» [4]. Чтобы никогда не соприкоснуться вот с этим, никогда. Как говорил ее отец, общество разделялось, оно стало менее цельным, чем когда-либо. Богачи породили неравенство, а потом свалили со сцены, не раз повторял он ей. Стефани тогда гадала, что случилось со всеми теми, кто остался позади, потому что у них не было денег и возможности защитить себя – как и у нее. С жертвами.

– Я косячок сверну? – спросил Фергал, чей голос неожиданно стал мягче, даже вежливее, словно на поверхности показалась другая личность.

– Нет. Не надо, – сказала она, словно появление наркотиков в ее комнате было приглашением разыграться для каких-то кошмарных событий.

Не обратив на нее внимания, Фергал достал из кармана своей грязной куртки жестянку из-под табака «Голден Вирджиния» и открыл ее. Достал пакетик с длинной бумагой для самокруток, шарик травки, завернутый в пленку, зажигалку. Его движения были намеренно медленными, если не осознанно враждебными.