Взгляд полицейского снова возвращается к комку бумаги на полу. Дождь. У всякого святого есть свое прошлое, усмехается он чей-то мудрой мысли. Зато у преступника есть его в клеточку будущее. И почему в мокрую погоду всегда так хочется спать, думает майор, прикидывая, сколько ему еще до обеда здесь торчать. Допрос обещал затянуться, чего ему совсем не хотелось. Выбить признание и все, тем более что и выбивать особенно-то нечего – все и так ясней ясного. Служивый тяжело поднялся, помогая комку нервов здоровенными лапищами, обошел письменный стол и приблизился к сидящему, взял больно тремя пальцами подследственного за подбородок и задрал голову кверху. Бить не стал, пожалел заморыша.
– Чего скалишься, не нравится? А будет еще больнее, – прохрипел он простуженным голосом. – Когда я начну применять к тебе соответствующие меры воздействия. Лучше сам признайся, чистосердечное признание…
На что допрашиваемый лишь усмехнулся:
– …облегчает работу следователя, автоматически увеличивая срок подследственного. Заявляю еще раз вполне официально, гражданин начальник, что никаких машин я не угонял. Купался в реке, когда на меня накрыло сверху грудой железа. Нужен стрелочник, ищите, страна большая, сам на себя я заявлять не буду!
– А вот твой напарник, – майор откашлялся, – уже начал сотрудничать со следствием, смотри, не прогадай.
– Не знаю, о ком вы, – усмехнулся задержанный, – я купался один.
– Березу за окном видишь? – ткнул пальцем в дерево майор. – Была бы моя воля, я бы всех преступников на березах развесил, веток много, если даже одна и сломается, то дереву от этого хуже не станет.
Задержанный бросил быстрый взгляд в окно на дерево, затем на злого майора и тут же снова уставился на пол. Вешаться он пока еще не собирался, как бы этот мент на этом и не настаивал, вот провалиться сквозь землю, чтобы поскорее отсюда – это, пожалуйста. В животе у майора заурчало и заныло, скорее всего, чем-то не тем позавтракал или подхватил кишечную инфекцию воздушным путем. Ему даже захотелось тут же избавиться от лишних газов, распирающих живот, чего даже он при всей своей значимости и важности занимаемой должности, конечно же, позволить себе не мог сделать прямо в кабинете. Служивый достал из пачки мятую сигарету и закурил. Звонило чуть свет начальство и требовало увеличить раскрываемость, после такого у кого угодно газы появятся. Вспомнилась утренняя вареная колбаса, которой позавтракал, может от нее живот так пучит? Вот раньше была докторская, вся страна даже в рабочее время в очередях стояла, а теперь… Сигаретный дым заполнил всю комнату и стал постепенно выветриваться в приоткрытое окно. Майор просто обожал свежий воздух. Задержанный глубоко вдохнул в себя сизую отраву, радуясь про себя, что на полицию, слава Богу, не распространяется принятый закон о запрещении курения в общественных местах, местах служебного пользования и на улицах. Полиция к общественному месту уж точно никаким боком не относилась.
– Кури, – майор заметил, как тот жадно потянул ноздрями и протянул ему сигарету. Одной рукой протянул подачку, а второй ладонью тут же заехал товарищу в ухо, чтобы не расслаблялся, что того и вырубило. Майор даже удивился, вообще-то не очень сильно и заехал, народец-то нынче хилый пошел. То ли дело раньше была докторская колбаска из настоящих продуктов, мысль по спирали снова вернула в прошлое. Чистенькая, вкусненькая, здоровенькая, не из туалетной бумаги. Передавали недавно, как на одном молочном заводе работники сначала принимали молочные ванны, после чего только начинали разливать это молоко по пакетам. И он утречком молочка тоже попил, вот и пучило. Вернулся к поверженному дохляку, похлопал по щекам, легонько, никакой реакции Голова разбита, на лбу пластырь, один зуб отсутствует, вид и в самом деле был еще тот у бедняги. И как из таких доходяг выбивать показания, чертыхнулся майор, самому выдумывать сказки для начальства?
– Сержант, – прохрипел он уже в коридоре, направляясь быстрым шагом в уборную, – вызови врача, быстро. Еще один ушел в безсознанку. Все такие нежные, блин! Слово в ухо не скажи, сразу падают.
И вот он – момент истины. Вырубленный очнулся, когда кабинет следователя был еще пуст. Один прямую кишку прочищал в «пахучем» месте, другой за доктором еще только побежал, а этому судьба в это время предоставляла еще один крохотный шанс во спасение. Пустой кабинет и открытое окно на свободу. И хотя дождь на улице только усилился, это уже никак не могло повлиять на принятое решение – ВАЛИТЬ, если бы там даже кирпичи падали с неба. Не застрелили в машине, не утонул в речке, не скончался под пытками при допросе, даст Бог, и при прыжке из окна ментовки, даст Бог, с ним тоже ничего не случится. Не стоило упускать возможность подышать свежим воздухом перед светившим ему реальным сроком, когда еще такой случай представится. Вот он его и не упустил: добрался до окна, забрался на подоконник и, перекрестившись, с пятого этажа сиганул, сильно оттолкнувшись от подоконника и вытянув руки вперед, вниз. Расчет был верным, как можно сильнее оттолкнуться от окна и долететь до раскидистой березы, выросшей специально для этого побега почти под самым окном, а там уже или пан или пропал, на все воля божья. Ста смертям не бывать, а одной не миновать. Вот спасет человека, потом пусть сажают, он сам придет с повинной, а пока… Хрустнула с треском под телом ветка… одна, вторая, третья! Более того, этот треск услышал даже запорный майор в сортире, но не придал этому особого значения. Озарение наступило чуть позже, когда он стал газетой вытирать себе одно место. Читал на унитазе про Горбачева, как тот Союз сливал железной Тэтчер, портретом и вытер. Ширинку он застегивал уже в коридоре!
Сломанная ветка с треском валится вниз, а вместе с ней и наш беглец с перекошенным ртом и расширенными от ужаса глазами, пытаясь хвататься за другие ветки, но только стирая при этом в кровь ладони о мокрую кору и получая по лицу и по телу хлесткие, жгучие удары от многочисленных прутьев; кувыркаясь и вопя при этом во всю глотку, обрекая своим воем всю попытку побега на полную неудачу. И хотелось бы не орать, чтобы не привлекать внимание, да только разве ж это возможно. Еще и маму звал… попрощаться. Раскачиваются в чьем-то перекошенном воображении повешенные майором мертвецы на других ветках, веревка не выдержала лишь у одного… А вот и асфальт! Говорят, что в такие отчаянные моменты за считанные секунды перед глазами почти покойника проходит вся его жизнь. Наш же прыгун же все это время думал, как хорошо, что он все же пока еще не сорвавшийся с горы альпинист, которого ждет внизу уже памятная табличка с его именем на века вечные. Спасла нижняя, самая толстая и последняя перед землей ветвь, которая и приняла его на себя. Пролети он мимо, и собирать уже другим его кости под той березой.
Была у полицейского слабая надежда, что этот гад все еще без сознания валяется на полу в его кабинет, но недолго. Открытое окно и отсутствие тела говорили сами за себя. Бросившись к окну, он выглянул почти по пояс вниз, желая увидеть там беглеца с переломанными ногами на мокром асфальте, всего в крови, но живого, ему сегодня еще только трупа под окном не хватало, но тщетно. Асфальт был девственно чист, если не считать сломанных веток, валяющихся под деревом и прилипших к асфальту мокрых листьев. В банях такие к распаренным задницам хорошо прилипают. И никакого мокрого места, точнее, кровавого от зверски удравшего, такое вот скотство…
– У-у-у… – взвыл майор, и какая сволочь только посадила именно под его окном это дерево. Чертовы субботники, какой только гад придумала подобные праздники для личного состава.
Лекарь появился, когда майор уже сосредоточенно курил за своим письменным столом, переживая случившееся.
– Тебе, что ли, плохо? – спросил доктор, присаживаясь на свободный стул.
– Мне хорошо, – буркнул майор, – плохо другому.
– А где же этот другой? – огляделся медик вокруг.
