– Где был в начале бунта?

– Состоял в охране дворца. Назначили посыльным к управляющему военным министерством Маниковскому. Трое суток назад матросы с солдатами буквально смяли нас вместе с дамочками из женского батальона. Пришлось сдать оружие, дать комиссару Чудновскому слово не препятствовать революции. Чувствовал себя на краю гибели, прощался с жизнью, но все закончилось благополучно.

– Что слышно о главковерхе? Керенский сейчас, как никогда, необходим, должен поднять в ружье войска гарнизона, призвать части из ближайших губерний и подавить бунт в зародыше.

– Скрылся господин Керенский еще до начала восстания. Сейчас, думаю, попивает чаек в иностранном посольстве.

– Противоречишь себе: дал слово не брать в руки оружие и готов штурмовать Зимний.

– Во имя спасения Отчизны можно наплевать на данное слово, поступиться офицерской честью. Как надумаешь присоединиться к нам, спеши в училище.

Офицер приложил ладонь к шапке и ускоренным шагом продолжил свой путь.

Лапин держал картину, был не в силах унять возникшую в руках дрожь. Взволнованный, с повлажневшими от счастья глазами смотрел, не в силах насмотреться на холст, не веря, что перед ним на самом деле картина кисти Веласкеса.

– Ошибки нет, это произведение гения! Узнал бы руку синьора дон Диего среди сотен других жанровых полотен! Спасибо Господу и судьбе, подарившим ни с чем не сравнимую возможность лицезреть великое творение!

Искусствовед приблизил к глазам холст, точно хотел рассмотреть нечто скрытое, вдохнуть запах красок.

«Как, каким образом картина из Испании попала в Россию, тем более в этот дом? Пути Господни неисповедимы… Другие полотна Веласкеса хранятся в галереях его родины, Лондона, Дрездена, Рима, а этот вариант большого «Завтрака» здесь!» Красногвардейцы также с любопытством взирали на картину.

– Теперь можно брать с хозяйки расписку и возвращаться в Смольный, – решил Никитин. – Какую, простите, расписку? – не понял Лапин.

– А такую, что барыня обязуется беречь картину как зеницу ока по причине важности для трудового народа.

– Ни Боже мой! – взмолился Лапин, сильнее прижимая холст. – Какая расписка? Ни в коем случае нельзя оставлять здесь Веласкеса! Нет гарантии, что полотно не пропадет безвозвратно! Неспроста его вытащили из рамы, сняли с подрамника и спрятали. Даю на отсечение если не голову, которая еще пригодится, то правую руку, что шедевр собирались унести.

Магура размышлял недолго, пришел к выводу, что специалист прав, опасаясь за «Завтрак», в Смольном он будет в полной сохранности.

– А ну, Никитин, садись писать акт.

Поручение пришлось не по душе солдату. Тем не менее он принес из кабинета чернильницу, ручку, разгладил лист бумаги.

– Диктуй не шибко быстро, иначе за тобой не поспею. И за ошибки не взыщи, в грамоте не силен, да и почерк подкачал: рука привычна больше к оружию, нежели к письму.

Магура откашлялся.

– Именем Совета рабочих, крестьянских, солдатских депутатов, Военно-революционного комитета реквизирована у гражданки Эрлих картина товарища Веласкеса под названием «Завтрак».

Лапин подсказал:

– Укажите, что реквизицию произвели из-за крайней необходимости, полотно могло исчезнуть из дома, города и страны.

Матрос кивнул, дескать, принимает совет.

– Заодно надо и другие картины забрать, – подала голос до этого молчащая Шапоренко.

Предложение удивило Лапина:

– Простите, но остальные полотна не представляют интереса, написаны дилетантом в живописи.

– В комиссариате разберутся, что ценное для народа, а что нет. Коль художник был с талантом, отдадут в музей. – Магура обернулся к Наде – Снимай все картины. – Когда приказ был исполнен, продолжил диктовать: – Номер два, военный на коне.

Следующим был портрет девушки.

– Номер три, барышня с блюдечком.

Натюрморт заставил Магуру задуматься, матрос не нашел слов для описания изображенного на холсте – всяких яств было много. На помощь пришел Никитин:

– Нумер четыре – жратва разная.

Лапин не смог скрыть улыбки: «Грубо, но в сущности верно. Следует быть снисходительней к невежеству, точнее, малограмотности. – Искусствовед уже ничуть не жалел, что согласился покинуть домашний уют, зяб на шквальном ветру, шагал по ночному Петрограду в Смольный, затем в особняк генеральши. – Несказанно повезло не только лицезреть шедевр портретной живописи, но и держать в собственных руках. Удручает только предстоящий нелегкий разговор с Верой; станет ругаться, я же, как обычно, примусь оправдываться или молчать…»

Никитин расписался в конце акта, дал поставить подписи Магуре, Шапоренко и искусствоведу. Откинулся на спинку стула, помечтал:

– Вернемся в комиссариат, первым делом поищу койку, чтоб больше не дрыхнуть на полу. Прежде в доме жили институтки, знать, должна быть спальня. На фронте, правда, привык давать храпака в окопе сидя или стоя, как лошадь в стойле.

Магура простился с маленькой кухаркой и в прихожей взгляд остановился на вешалке, где висела солдатская шинель. «Чья одежда? К генеральским хоромам не подходит. Куда делся хозяин шинели?» Вернулся в гостиную, где, как изваяние, сложив на груди руки, замерла хозяйка. Наклонился, всмотрелся в лицо с плотно сжатыми губами.

– Чья шинель? Кто хозяин и где он? Скажете, что оставил сынок? Не поверю, что наследник генерала носил солдатское обмундирование. Или держите, чтобы сына в шинели приняли за рядового?

Баронесса отвернулась.

Между тем Шапоренко обнаружила в конце коридора неизвестно куда ведущую дверь. Из любопытства отворила, и вместе с холодным ветром в квартиру ворвался револьверный выстрел.

– Боже! – баронесса схватилась за голову, увидев, как девушка сползла на пол, на груди расползлось бурое пятно.

На ходу вырвав из кобуры маузер, первым в черный ход выскочил Магура, за ним Никитин. Под ногами загудели металлические ступеньки.

Они спустились во двор, нырнули в подворотню и выбежали на улицу, на которой никого не увидели. Порывы ветра раскачивали на соседнем доме незапертые ставни, вдали с интервалами подавал сигналы фабричный гудок.

Красногвардейцам ничего не оставалось, как вернуться в особняк, где над Шапоренко склонился насмерть перепуганный Лапин.

– Она истекает кровью! Нельзя терять ни минуты, нужна квалифицированная медицинская помощь! Лучше немедленно отвезти в больницу!

Магура с Никитиным подняли девушку.

– Куда шарахнуло?

– В плечо…

– В плечо не страшно, к тому же, кажется, ранение сквозное. Держись, знаю, что жжет рана, но терпи.

Стоило вынести раненую из квартиры, как Магуру за бушлат дернула девочка.

– И меня заберите! Не будет от барыни житья, со света сживет.

Матрос думал недолго.

– Пошли.

Красногвардейцы с Лапиным, несущим холст и картины в рамах, медленно спускались по лестнице.

«Нет мне прощения, промашку сделал! Не надо разевать рот, забывать о бдительности! – осуждал себя Магура. – Жаль, далековато до лазарета. Придется оставить в доме».

Каждая ступенька давалось Шапоренко с трудом, девушка тихо постанывала.

Никитин посоветовал:

– Береги силенки, иначе сознания лишишься. Сам я дважды был ранен, последний раз осколком в бок и, как видишь, жив-здоров.

Навстречу вышла учительница.

– Несите ко мне! Я закончила курсы медицинских сестер, смогу обработать рану, наложить повязку.

Когда Надю уложили на диван, Магура извиняющимся тоном сказал:

– Сдадим в Смольном картины, и вернусь, да не один, а с транспортом, врачом. Девчушку при тебе оставляю, будет вроде сиделки.