– А вы, оказывается, оратор, – польстил генерал. – Если бы не поджимало время, послушал откровения, даже вступил в спор.

– Нет желания с вами языком болтать, – признался Аристарх. – Прощаться с жизнью не жаль, другое жаль, что мало вражин спровадил на тот свет. Были бы еще патроны, и других недосчитались.

– А затем разрушили до основания весь мир, как поется в вашей песне? Повторяю, я предлагаю честную сделку: вы оказываете содействие в поисках машиниста и знакомых с ремонтом паровоза, мы сохраняем вам жизнь. В выигрыше окажутся обе стороны.

Ляхов перебил:

– В сделки с врагами революции, трудового крестьянства, рабочего класса не вступаю, врагов давил, как паразитов-кровососов. Не для того сокрушил паровоз, чтоб с моей помощью отремонтировали, и он покатил в Царицын. Зря время переводите, ныне оно не за вас, а против.

– Прекратите демагогию! – полковник собрался накрыть милиционера трехэтажной нецензурщиной, но сдержал эмоции, обернулся к офицеру: – Увести и расстрелять! – И уже для себя и генерала добавил: – Большевики не понимают слов, на них действуют не убеждения, a розги и пули.

Офицер с солдатом повели арестованного к будке, где в зимнее время пассажиры останавливающихся составов набирали кипяток.

– Дальше не пойду, шагу больше не сделаю. Кончайте тут, – потребовал Ляхов.

– Не тебе это решать! – прикрикнул офицер. – Но раз выбрал, где с миром проститься, становись лицом к стене.

Аристарх не шелохнулся, ниже опустил голову.

– К врагам завсегда стою не спиной, а лицом.

Ляхов повел взглядом по разъезду, ставшему за время службы родным. Пожалел, что не успел вволю наплаваться в Дону и, главное, не женился, не обзавелся детишками, которые хранили бы память об отце, продолжали его дело. Тут же возразил себе: «Удачно, что нет семьи, иначе бы оставил жену вдовой, детей сделал сиротами».

Сильный удар в грудь под сердце отбросил к стене. И милиционеру привиделся луг с бродившими коровами, озерцо, куда в детстве приводил стадо. Ляхов привалился спиной к стене и остался бы так стоять, но офицер толкнул.

Недоучившийся фельдшер снял мундир, засучил рукава нательной рубашки, склонился над контуженным. Оттянул Магуре веки, постучал по ребрам, попросил показать язык, пощупал пульс и вынес заключение:

– Вы, голубчик, к вечеру, в крайнем случае завтра, встанете на ноги, вернутся слух и речь. Рад, что познакомился – в моей практике вы четвертый пациент. Первым был страдающий несварением пищи – прописал клизму. Вторым оказался жалующийся на зубную боль, пришлось удалить зуб обычными плоскогубцами. Последний заимел в доме терпимости постыдную болезнь, смог помочь лишь советом впредь быть осмотрительным в интимных связях. Магура слушал офицера и не показывал вида, что слышит.

– Рецидив контузии пройдет, – продолжал фельдшер. – Настоятельно рекомендую принимать пирамидон, единственное лекарство в походной аптечке, не считая йода и бинта. Набирайтесь сил.

Что еще советовал офицер чекист уже не слушал, его волновало, как информировать Царицын о начавшемся наступлении красновцев, нависшей над городом угрозе? Если белякам удастся починить паровоз, очистить пути, заполучить нового машиниста или из Ростова придет другой паровоз, бронепоезд на всех парах покатит к Волге, сокрушит оборону, в ней возникнет брешь, куда хлынут кавалерия, пехотные части, составы с танками, орудиями…

Размышления прервал заглянувший в купе классного вагона генерал.

– Каково самочувствие? Как угораздило получить контузию? Но это куда лучше осколка или пули. Вас, по всему, ссадили с поезда раньше меня с Сабашниковым. Какие предъявляли обвинения? – с опозданием генерал вспомнил, что перед ним человек, полностью лишенный возможности слышать и отвечать. Еще раз пожелав скорейшего выздоровления, Селищев откланялся, следом ушел и офицер. Магура привстал.

«Что предпринять? Спешить на соседнюю, незанятую врагами станцию, чтоб сообщить о бронепоезде? Но до нее шагать по шпалам весь день, тем временем паровоз починят или пришлют новый…»

Вспомнил о непроходящей слабости, понял, что не сможет пройти даже версту: «Не дойти, к тому же беляки схватятся, устроят погоню. Можно послать Пашку, он шустрый, но не имею права рисковать чужой, тем более молодой жизнью…»

Неожиданно, как вспышка молнии, в голове вспыхнуло: на разъезде должен быть собственный телеграф!

«Как раньше не догадался! Здесь составы набирают воду, топливо и необходим узел связи!»

Хотел тут же покинуть купе, поспешить на вокзал, но остановили голоса за окном:

– Чрезвычайное происшествие, ваше высокоблагородие! Нашли документ, а с ним маузер!

– Что за документ?

– Партийный билет и мандат.

– Дай… Птица высокого полета… Где хозяин?

– Не могу знать!

– Ищите, партиец не мог далеко уйти.

Командира бронепоезда заинтересовал мандат сотрудника уездной чрезвычайной комиссии. Кумынин прочел документ дважды, даже посмотрел на просвет, словно мог обнаружить скрытое.

– Дорого бы заплатил, чтоб увидеть товарища Магуру. Что он делал на разъезде и куда скрылся? Впрочем, мы так неожиданно оказались здесь, что вряд ли успел бежать. Немедленно бросить всех свободных от ремонта на его поиски и задержание. Не важно, что остался без оружия, подобные ему вооружаются ломом, лопатой, киркой, обычной палкой, которыми при умении можно убить противника. Нельзя допустить, чтобы чекист сбежал, он крайне необходим, так как знает об охране подступов к Царицыну, численности гарнизона, местонахождении батарей. Хоть клещами, но надо вытянуть из него нужные сведения. Вряд ли будет упрям, как милиционер, почувствовав на шее петлю, обязательно сдастся. Выполняйте!

Голоса смолкли.

«Нельзя ждать, когда догадаются, что партбилет, мандат и маузер принадлежат мне», – подумал чекист. Стараясь не слышно ступать, выскользнул в коридор, затем в тамбур, спустился по лесенке.

Здание станции было относительно недалеко. Магура бежал, хотя каждый шаг давался с трудом. Ворвался на узел связи, где в угол забился насмерть перепуганный появлением бронепоезда, расстрелом Ляхова телеграфист.

– Вызывай Царицын, и не чешись!

Рука телеграфиста легла на ключ, аппарат заработал.

Дождавшись, чтобы короткая депеша ушла, Магура приказал телеграфисту удалиться. Упрашивать или повторять не пришлось, телеграфист схватил фуражку, и был таков.

Перед тем как самому покинуть узел связи, Магура вырвал из аппарата провода, разбил лампочку.

«Хорошо бы еще покрушить все гранатой, но на взрыв сбегутся враги, да и нет гранаты. Но и без нее с Ростовом теперь не связаться».

Чекист вернулся в купе, ставшее временной палатой полевого госпиталя. Стоило ему прилечь, как за окном послышался голос Пашки: – Не подгоняйте, дяденька, чай, не скот! Прокуренный, чуть сиплый голос перебил:

– Поговори еще у меня! Шевели ногами и не упирайся, иначе врежу по первое число! – Куда гоните? – Показания дашь о чекисте. – Это о каком? Попить бы, горло пересохло. – Потерпишь, не помрешь. Должен указать чекиста, якшался с ним.

– Зачем обижаете сироту беззащитного? Сначала ссадили с поезда, потом посадили в кутузку, затем чуть не убило снарядом, теперь вы стращаете… – Сочувствуешь красным? – Они сами по себе, я сам по себе.