Магура успокоил:

– Верное приняли решение. Что касается коней, то доберемся до передовой и у кавалеристов выберете какие приглянутся. Много не обещаю, но пару-другую дончаков выпрошу в эскадроне. А пойдет армия в наступление на белоказаков, получите трофейных скакунов.

– Но нас слишком мало для концертного выступления.

– Найдем еще артистов. Лично я помогу, прочту бойцам басни Демьяна Бедного. А интендант сыграет на гребешке или на ложках – в госпитале я оценил его талант.

Небо была звездная, тихая. Стрекотали сонные кузнечики, да порой царящий покой нарушали отрывистые гудки оставшихся без топлива паровозов.

Не первые сутки ожидающие отправления люди угомонились, уснули или дремали на лавках и на полу, крепко обхватив мешки, баулы, опасаясь, что их похитят. Не спали, несмотря на позднее время, лишь члены фронтовой бригады, отыскавшие на запасных путях выделенный им обшарпанный, без стекол в окнах вагон. Калинкин писал на стене лозунг, жалел, что не обладает способностью художника, иначе бы нарисовал красноармейца. Магура слушал тишину, печалился, что для концертных выступлений маловато трех артистов, тем более что двое не имеют необходимый живой реквизит. Петряев развешивал в купе помявшиеся вещи – сорочку, шарф, пиджак, при этом что-то мурлыкал под нос. Старшая Добжанская сметала с углов паутину. Дочь мыла после ужина тарелки, ложки, кружки.

– Обратила внимание на жеребца? – спросила Анна Ивановна. – Удивительно встретить в российской глуши, точнее, глубинке, столь породистого.

– В минувшем веке деды казаков воевали за морями в Турции, Персии, привозили оттуда коней, – напомнила Людмила.

Мать призналась:

– Знаешь, а я поверила в организаторские способности комиссара. Без сомнений, выполнит данное слово, раздобудет коней, которые станут основой нашей новой конюшни. Война не может длиться бесконечно, настанут мирные времена, люди вспомнят об облагораживающем искусстве.

– Ты права, комиссар произвел хорошее впечатление.

Калинкин завершил писать на вагоне лозунг, полюбовался своей работой:

– Хорошо бы еще пририсовать, как красноармеец на штык нанизывает беляков. Жаль, художник из меня никакой.

Магура не слышал интенданта, думал, где бы еще отыскать артистов, хотя бы парочку? Имеющихся маловато для проведения концертов.

Ближе к утру подкатил яростно пыхтящий паром, стреляющий из трубы дымом паровоз. Подцепил агитвагон и без гудка заспешил к светлеющему с минуты на минуту горизонту. Под полом застучали, завели бесконечную песню колеса. За окнами наперегонки побежали телеграфные столбы, некоторые были свалены, опутаны проводами.

Калинкин проснулся, когда окончательно рассвело. Не сразу понял, где находится. Простившись с сонливостью, вышел в коридор. Из вагона перебрался в тендер и дальше на паровоз, где у топки шуровал лопатой кочегар, у рычагов, манометров стоял машинист и хмуро, предчувствуя недоброе, всматривался вперед.

– Кому нужна помощь? Могу уголь подносить, дрова рубить, – предложил Калинкин.

– Без тебя управимся, – угрюмо ответил машинист. – Кто будешь? Артист?

– Разве похож? – удивился солдат. – Мое дело не горло надрывать и ногами кренделя выделывать, а бить врагов, гнать их в шею с родной земли, завоевывать народу свободу от эксплуататоров-кровопийцев. Я больше к борьбе расположен.

– К французской, когда на ковре один другого пытается положить на лопатки?

– Про французскую не скажу, потому что не знаю, другое дело русская, какой занимаюсь с зимы семнадцатого. У каждого из нас имеется талант, у тебя, к примеру, поезда водить без крушений, у меня защищать революцию от всякой нечисти, в том числе иностранцев.

– Что твои артисты будут представлять?

Калинкин ушел от ответа:

– Разное.

Разговор коснулся попыток белоказачьих войск захватить Царицын, а с ним весь Нижневолжский край от Дона, Хопра, Медведицы до Волги. Калинкин пожалел, что сил для отпора красновцам маловато, придется каждому красноармейцу воевать за двоих, а то и за троих. Как умел, разъяснил военное положение республики, оказавшейся во вражеском окружении, высказал твердую уверенность, что город не будет сдан, как был нашенским, таким и останется.

Состав из закопченного паровоза и вагона не сбавлял ход, дым из трубы обволакивал редкие на пути леса.

Между тем Петряев не сидел без дела, приводил в порядок гардероб, неумело зашивал на пиджаке прореху. Увидев, как певец орудует иглой с ниткой, Добжанская, не спрашивая согласия, отобрала пиджак.

– Снимите и жилетку, на ней осталась одна пуговица, и та держится на честном слове.

Певец прикрыл ладонями грудь.

– Не рискую при дамах предстать почти голым.

– Забудьте про церемонии, сделаю все лучше, аккуратнее вас. Тоскуем с Людой по запаху опилок на манеже, взмаху дирижерской палочки, огням софитов… Надеюсь, комиссар выполнит обещание, новых коней обучу необходимым для выступления трюкам. Встану с шамберьером[15], подам сигнал, и Люда продемонстрирует на неоседланной лошади акробатику.

– Ныне вся бедная Россия тоскует, – поправил певец. – В отличие от вас считаю, что наш комиссар занимается прожектерством, витает в облаках, полностью лишен чувства реальности. Смеялся в душе, когда услышал утверждение, будто неграмотная масса понимает высокое искусство.

Добжанская не согласилась:

– Но комиссар горит желанием порадовать бойцов, приобщить красноармейцев к прекрасному, и мы с вами обязаны…

Петряев перебил:

– Лично я ничего и никому не должен, тем более солдатне! Вы, мадам, заговорили расхожими лозунгами большевиков. Новая власть отрицает все старое, считает его насквозь прогнившим, желает до основания разрушить весь мир и, как поется в их гимне, на обломках строить призрачный коммунизм, в котором ни мне, ни вам с дочерью не найдется места. В древности мир был заселен варварами, ныне явились новые, сеющие смерть, зло!

– Мы с дочерью устали сидеть без настоящей работы.

– Не вы одни попали в аховое положение. Ваш покорный слуга остался не только без сцены, но и без документов, без гроша в кармане. Ни в коем случае не осуждаю за согласие служить красным, сам вынужден пойти на явную авантюру. Льщу себя надеждой, что привычный уклад жизни вернется на круги своя, на смену быдлу придет культурная публика, которая близко к сердцу воспринимает арии Каварадосси, Паяца, Риголетто, других персонажей классических опер.

Певец не признался, что при первом удобном случае непременно перейдет линию фронта, у белых, без сомнений, встретит признание своего таланта. «Главное, вырваться из глуши. Из Крыма уплыть в Европу, где наконец-то прощусь с голодным прозябанием. У красных царит неразбериха, командуют бывшие ефрейторы, во главе армии стоит штатский Троцкий, кому неведомы даже азы военного искусства. Со дня на день казаки Краснова пойдут в наступление, Царицын падет, за ним сдадутся Саратов, Нижний, златоглавая Москва, по воле большевиков ставшая столицей. В нынешнем, полном революционного угара времени, когда льются реки крови, единственное спасение в тихой Европе, где продолжают работать театры».

Вспомнил, как комиссар интересовался репертуаром и скривил губы. «Имел наглость питать надежду, будто стану для него и ему подобных надрывать голосовые связки под переборы мещанской гитары или гармошки! Имена великих Леонкавалло, Верди, Россини, Гуно, не говоря о соотечественниках Чайковском, Рахманинове, для него пустой звук… Когда удастся проститься с этим вагоном и, главное, комиссаром с помощником, все покажется жутким сном…»