Когда Миша зашёл, было ещё шумнее, но, в основном, от смеха вахтовиков и довольного рёгота Редькина.
– Будешь спички доставать, мент? – спросил его Лёха. – Нас пятеро: Док – неприкасаемый, а бригадир здесь нужен за порядком смотреть.
– Мы решили выбрать двоих, кто в Нарьян-Мар поедет, – пояснил Саныч удивлённому Мише, – кто вытянет короткую спичку – тот и в путь. Правы, ведь мужики, Миша, «апельсина» месяц нет, связь заглохла. Вдруг НАТОвцы напали?
Про НАТО Бетке то ли пошутил, то ли всерьёз сказал, но никто не улыбнулся.
– Рассаживайтесь!
Никто не сел, наоборот, все теснее полукругом стоя облепили обеденный стол, напротив них стоял бригадир. Саныч зажал в открытой ладони большим пальцем пять спичек, протянул ладонь над столом.
– Оп! – Редькин первый схватил спичку из середины, никто и не сомневался в том, что он полезет первым, потому и не тянулся. Спичка была короткой, Редькин заподплясывал на месте:
– Давай, Витёк, тяни! В город поедем, бухла возьмём, тёлок снимем!
– Вот, блин! – вырвалось у Лапшунова, он явно не хотел ехать с Лёхой, если вдруг ему выпадет жребий.
– Давай, Санёк, подержись за хоботок! – Витя Михайлов улыбался во весь рот. Если интеллигент поедет с Редькиным, то, значит, Витёк не зря ради такой забавы голодал эти дни. Улыбка слетела с него, когда Лапшунов вытянул длинную. Короткая не досталась также Фархаду.
– А теперь – суперигра! – прокомментировал Михайлов и потянулся к спичкам, подмигнув Лёхе.
–Не подведи, братан! – отозвался тот.
Витя потащил спичку, рассмотрев её, засмеялся. Рожа Редькина с редкой, торчащей в стороны бородой, вытянулась.
– Эй, вы чё, в натуре?! Это ж беспредел! Я не поеду с ментом!
– Это судьба, Лёха! – сквозь смех сказал Михайлов. – К тому же мент в отличие от тебя зону потоптать успел, хоть и красную. Глядишь, чему-нибудь научит по дороге!
Нет, определённо для Витька было весёлое утро.
– Ну вас! – махнул рукой Лёха и шагнул в сторону прохода, ведущего в раздевалку.
– Итак…
Саныч посмотрел на кухонные настенные часы.
– Сейчас половина одиннадцатого. Олег Евгеньевич, аккумулятор на снегоходе заряжен?
– Месяц назад зимник укатывали, с тех пор один раз на полчаса ставил, – наморщив лоб, ответил Инженер, – если и заряжать, то минут сорок, не больше.
– Значит, через час можно выезжать, – заключил Бетке. – До города по прямой – сто двадцать километров, по зимнику – все сто восемьдесят. Бензина хватит?
Инженер кивнул.
– Ну, Михаил, иди, собирайся. Ты за рулём, ты старший.
Саныч, как в театре, выдержал короткую паузу, отческим голосом добавил:
– Не шалите по дороге, тундра шуток не любит…
Бригадир посмотрел в сторону Инженера, обжёгся об его пронзительный, поведённый печалью взгляд. Ни он, ни Бетке никому не сказали, что спутниковую трубу они не слышали больше недели, а рация, за два дня, как замолчать, отчаянно хрипела и сквозь эфирные помехи и злые матюги по ту сторону, выдала только два разборчивых слова: «вирус» и «конец», как в каком-нибудь триллере. Но в киношные сюжеты никто из них не верил.
***
Когда-то Миша представлял себе замёрзшую тундру как огромное заснеженное ровное озеро, ну или почти ровное поле. И он никогда не думал, что тундра может и вправду напоминать степь: всхолмленную, прорытую балками и оврагами. Обходя их, вился наезженный зимник, по которому, урча, стелился снегоход «Росомаха», на котором в чёрных тулупах, унтах, ветрозащитных шерстяных масках, в народе именуемые «балаклавы», и пластиковых солнечных очках ехали вахтовики. Лёха перед отъездом завёл плеер, который с любезного разрешения Саныча заряжал в его ноутбуке, поэтому не мешал с разговорами, иногда вскрикивая на поворотах: «Полегче, не дрова везёшь!».
В город заезжали с восточной стороны, как советовал Бетке: оттуда недалеко до улицы Ленина, где располагался офис компании, их нанявшей. В город советовали на снегоходе не заезжать, ибо неизвестно, как к этому местные отнесутся– здесь свои порядки. Может и разрешено, но город небольшой и можно прогуляться, благо морозов сейчас особо нет. «Росомаху» оставили недалеко от ДЮСШ, уютно пристроив его рядом с крайним к порту домом. Лёха показал в сторону спортивной школы, сумничал:
– Глянь, все окна на первом этаже заколочены. Знаешь зачем? От медведей. Как-то белый медведь в школу забрался, не здесь вроде, так детей подрал.
– Угу, – согласился Мякинин, кидая ключи от снегохода в глубокий карман тулупа, – пошли.
Снег хрустел под ногами, Редькин ворчал:
– С последнего снегопада больше недели прошло. У коммунальщиков забастовка что ли?
Гул в голове начал проходить (больше трёх часов ползли как-никак!) и только сейчас Миша начал понимать, что его так напрягло: было тихо, не хлопали двери, не гомонила ребятня, радуясь относительному для здешних мест теплу, не слышно было автомобилей. Улица за ДЮСШ была также заснежена, истоптана хаотичными тропами. Местами две или три тропы шли рядом, будто кто-то «прочёсывал» улицу. Мужики разом остановились, вертя головами: в некоторых домах были выбиты стёкла, иногда вместе с рамами, машины стояли с холмиками снега на крышах, посреди улицы чернел остов сгоревшего грузовика, марку которого определить теперь было тяжело.
– Что здесь случилось? – спросил Миша то ли у себя, то ли у Лёхи.
– Ураган был наверное, – ответил Редькин, которому были не знакомы законы природы в их географических территориях. Закатав вверх маску, обернулся к Мякинину:
– Куда нам, прямо? – и сам ответил:
– Пойдём, там разберёмся. Лишь бы бабки заплатили, а то на стихийное бедствие всё спишут.
Миша, чувствуя неясную тревогу, пошёл за Редькиным.
На труп они набрели метрах в ста от улицы Ленина, он лежал рядом с торговым центром, ко входу которого был сметён длинный и высокий сугроб, доходивший почти до второго этажа, бульдозер, которым этот сугроб собирали, сиротливо стыл неподалёку с грустно опущенным к низу отвалом.
– Мокруха, – заключил Лёха, подойдя и посмотрев на труп. Миша, аккуратно сметя снег с убитого, с профессиональным интересом начал его рассматривать. Покойнику было снесено полчерепа и, видимо, с близкого расстояния и явно из «огнестрела», нижняя часть лица, включая нос, сохранилась хорошо, если так можно было сейчас сказать.
– Не нравится мне это, – задумчиво протянул он, но Лёха не слышал, он ушёл куда-то в сторону.
Мякинин в свою бытность в уголовном розыске насмотрелся всяких покойников: убитых холодным и огнестрельным оружием, искромсанных топором, и даже забитых насмерть предметами для убийства не предназначенными, типа кастрюлей с варившейся в ней картошкой. Но настораживало его не столько оставшиеся всего полголовы, опухшие, гнилые как после цинги дёсна, из которых торчали кривые зубы, а столько то, что труп с прорехами в грязной одежде, был покрыт тёмными пятнами, как будто пролежал где-то в могиле, а потом был выкопан, что в сегодняшних условиях Заполярья было невозможно и потому покойник выглядел экзотично, как индеец сиу в боевой раскраске в центре редькинской Шатуры. Впрочем, труп мог лежать где-то в тепле, потом был подброшен сюда. Тогда откуда тёмно-бурые комья снега, разбрызганные там, куда должны были лететь мозги после выстрела? Снегом они почти не занесены, как и труп, значит, убийство произошло как максимум не больше недели назад.
Из раздумья вырвал окрик Редькина:
– Эй, агент ФБР! Хватит там жмурика разглядывать, иди сюда лучше!
Лёха большим чёрным вороном угнездился на белом сугробе, и смотрел по ту его сторону вниз, где должен был быть вход и витрины. Не успел Миша забраться на снежную гору, как Лёха вылез из сковывающего движения тулупа и начал спускаться к разбитому входу, а точнее к витрине, от которой остались только торчащие из боковых рам корявые зубья стёкол.
– Статья сто пятьдесят восьмая – кража! – прокричал вслед Редькину Мякинин.
– Кража – это когда умысел выгоду получить, а у меня вынужденная необходимость – есть такая статья в уголовном кодексе, – повторил своего друга Витька Редькин, – я не жрал толком ничего больше недели. Не один ты умный такой, – огрызнулся Лёха.