– Без перца.

– Разогреть? – Нюра схватила с прилавка пиццу и метнулась к микроволновой печи.

– Не надо, – остановил её я. – С собой возьму.

Расплатившись, взял пиццу со стойки и встал.

– Спасибо, Нюрочка, было очень вкусно.

– Заходи чаще, – жалостливо, в тон звучащей песни, протянула Нюра, глядя на меня томными глазами.

– Как только – так сразу! – клятвенно пообещал я.

Выйдя из кафе, я остановился и посмотрел на пса. Пёс встретил мой взгляд спокойно и не подумал подняться, чтобы подойти. Что ж, как говориться, если гора не идёт к Магомету…

Я подошёл к псу, наклонился и протянул пиццу.

– Будьте любезны, угощайтесь.

Пёс приподнял одно ухо, окинул меня взглядом сверху донизу и аккуратно взял из рук пиццу. Затем лёг, вытянул передние лапы, положил на них пиццу и принялся не спеша есть.

Да уж, аккуратист ещё тот, невольно восхитился я. Аристократ! Определённо домашний, воспитанный. Привык, что не он служить должен, а ему прислуживать. Глядя, как он «трапезничает», поневоле пожалеешь, что предложил пиццу не на одноразовом блюдечке с голубой каёмочкой…

Из кафе во двор пробилась песня о «плачущих берёзах» – видимо, Нюра усилила звук. Была весна, и Нюра страдала.

Внезапно я понял, чем сейчас буду заниматься. Что просто необходимо сделать, если поневоле придётся уносить ноги из Холмовска. Знал я одну такую, плачущую по весне берёзку. Наверное, большая выросла, давно не проведывал…

– Будь здоров, – кивнул я рыжему псу и твёрдым шагом направился к стоянке, где вчера оставил «жигули».

А вот тут рыжий пёс растерял всю свою аристократичность, потому что, доев пиццу, побежал за мной, как и положено любой бездомной собаке, стремящейся обрести хозяина. Впрочем, обнаружил я его рядом с собой только когда открыл дверцу машины.

– Извини, мужик, – покачал я головой. – Понимаю твоё желание, но ничем помочь не могу. Ты – собака, а я, фигурально говоря, – волк. Привык в одиночку бродить, и попутчики мне не нужны.

Слово «попутчик» вызвало нехорошие воспоминания, и я запоздало глянул на заднее сиденье. Никого там не было. По идее – и быть не могло. Ни один уважающий себя агент два раза тот же приём к одному и тому же фигуранту не применяет.

– Так что – прости, – разведя руками, повторился я, сел в машину и тронулся с места.

Подъехав к будке сторожа, остановился, вышел, расплатился и, всё же не удержавшись, обернулся. Пёс сидел на асфальте там, где я его оставил. Сидел спокойно, с достоинством, и отнюдь не производил впечатление брошенного.

Не знаю, что на меня больше подействовало: то ли его гордый, независимый вид, то ли воспоминание о вчерашнем непрошеном попутчике (не обязательно же он будет подсаживаться), – но я изменил решение. Достал из багажника одеяло, открыл заднюю дверцу и бросил одеяло на сиденье. Пусть лучше собака сидит, чем двуногий с пистолетом. Отнюдь не лишняя предосторожность после вчерашнего происшествия у пивного ларька.

– Садись! – позвал я пса.

Пёс не заставил себя упрашивать. Трусцой подбежал, но у машины вдруг остановился, заглянул в салон и укоризненно посмотрел на меня. Затем сбросил одеяло с сиденья на пол, вспрыгнул на одеяло и принялся основательно вытирать лапы. Посчитав дело законченным, он вскочил на сиденье, сел и надменно повернул ко мне голову. Мол, шеф, в чём дело? Пассажир сидит, пора бы и в путь трогаться.

– М-да, – обескураженно цокнул я языком. – А лимузин вам не подать? С баром в салоне и стереомузыкой?

Пёс великосветски фыркнул и отвернулся. Понятно, почему его выгнали – не каждый хозяин потерпит столь барское уничижение со стороны животного.

Я захлопнул дверцу, обошёл машину, сел и включил зажигание.

Стоило мне выехать на проспект Лермонтова, как зазвонил сотовый телефон. Звонил Славка и приглашал на партию преферанса. Мол, они с Лёшкой после вчерашнего культпохода с дамами на мюзикл «Бродвей – Таганка» решили вечером отдохнуть по-мужски. Честно говоря, в карты я играть не любил, поскольку всегда знал, что у кого на руках, из-за чего приходилось делать глупые ходы, чтобы не всегда выигрывать. К тому же в моём положении до вечера ещё нужно дожить. Поэтому я дал уклончивый ответ, что, скорее всего, не смогу – буду занят, а если смогу, то перезвоню. Славка принялся уговаривать, сильно налегая на мужскую солидарность, и одним из контраргументов было то, что Наташка вчера сдала мой билет на мюзикл какому-то парню, а после спектакля уехала с ним на такси. Приняв моё равнодушное «это её дело» за крайнюю степень расстройства, Славка попытался утешить дежурным «не переживай, бабу мы тебе найдём», но я от «бабы» отказался, мол, зачем, когда куда проще отбить у него Елену и дело с концом. Таких шуток Славка не переносил, разнервничался, раскричался, обозвал меня последними словами и отключился.

– Вот так теряют друзей, – философски объяснил я псу, пряча телефон в карман.

Пёс никак не отреагировал. Сидел, водрузив лапы на спинку переднего сиденья и положив на них голову, и смотрел в ветровое стекло. Дышал тихо, спокойно и, что удивительно, с закрытой пастью, а не как большинство собак – быстро, будто запыхавшись, с высунутым языком.

– Тебя как звать-то? – спросил я. – Барбос?

Пёс бросил на меня короткий презрительный взгляд и недовольно зарычал.

– Правильно, какой Барбос с такими аристократическими повадками, – заметил я. – Разве что бывший хозяин в сердцах обзывал, потому ты и недоволен… Как же мне тебя называть, рыжий?

Опять недовольное ворчание.

– Хватит спесь проявлять, я тебя по масти назвал, а не по имени, – продолжал я. – Имя, небось, вычурное какое-нибудь, типа Навуходоносор или Тэмбэсаддон…

Сам не знаю, каким образом вырвалось последнее слово, но пёс и ухом не повёл. Да и с чего бы? Нормальная собака, пусть даже очень умная, как эта, реагирует только на привычный, часто повторяемый набор звуков. Не слышал рыжий пёс никогда ни слова «Навуходоносор», ни, тем более, – «Тэмбэсаддон». Откуда? Если бы сейчас зарычал, я бы поверил в нечистую силу.

– Вот что, – сказал я, – паспорта с собой у тебя нет, имени не называешь, поэтому гадать не буду. Назову-ка я тебя, такого рыжего и хитрого, Лис. И не возражать! – повысил голос, так как услышал недовольное ворчание.

– Ладно уж, – смягчился я, – если такой привередливый, буду тебя величать Сэр Лис. Устраивает?

Пёс тяжело вздохнул и смирился.

Я остановился у цветочного киоска, купил четыре белых розы с фиолетовой каймой лепестков, и мы поехали дальше. На кладбище. Если предстоит в спешке покинуть город, то грех не побывать на могиле родителей. Хоть и неверующий, но у любого нормального человека должно быть что-то святое…

Единственное кладбище Холмовска находилось в километре от города на Щегловском косогоре – сланцево-глинистом геологическом образовании, на котором лишь ранней весной появлялись редкие клочки травы, а летом вся растительность выгорала на солнце. От этого кладбище с голыми крестами и надгробиями выглядело особенно уныло и безрадостно, – даже более чем положено месту последнего упокоения.

По извилистой, разбитой асфальтовой дороге я въехал на косогор, миновал кладбищенскую контору и свернул с центральной аллеи на грунтовую дорогу, огибающую кладбище слева и идущую вдоль высоковольтной линии передач. В будний день на кладбище никого не было, лишь с краю, за оградкой одной из могил, высаживал рассаду седой бледнокожий мужчина в плавках. Не имелось, видимо, у него сменной одежды, и пришлось раздеться, чтобы не испачкаться. Погода позволяла.

Я проехал мимо и остановил «жигули», немного не доезжая второй опоры высоковольтной линии.

– Оставайся сторожить, – сказал Лису, взял цветы, вылез из машины и захлопнул дверцу.

Пёс не предпринял попытки покинуть салон и спокойно разлёгся на заднем сиденье. Нормальная псина, определённо подружимся.

Плачущей берёзы, растущей у соседней с могилой моих родителей оградки, не было. Любит берёза влагу, но, видимо, некому стало её поливать, вот и высохла на каменистом косогоре, и её спилили. Жаль, и красиво было, и хороший ориентир среди хаотично расположенных могил…