Где же он был? Ощущение, что Тихомиров не скрывался от закона, а качался и отдыхал все десять лет, как какая-нибудь кинозвезда. Вряд ли он расскажет, как провел это время.

А я, пожалуй, победительница в номинации "Самая унылая девушка десятилетия": закончила школу, мама погибла, пьяной влетев в столб, из-за чего я завалила экзамены и папе пришлось платить за мою учебу. А когда меня выпустили из универа с дипломом, вдруг поняла, что не умею и не хочу работать по специальности. И нет ни единой мысли, как и зачем вообще жить дальше.

Ну и вот я здесь. Хороший жизненный урок вышел: если повезет, и я окажусь дома, то сразу же возьму себя в руки и начну двигаться хоть куда-то. Хочется прокричать: я поняла, как все работает, верните меня назад!

Но такая роскошь мне недоступна.

Андрей приходит примерно через час. Светлые волосы влажные, а рубашка чистая и свежая. В руках у него рубашка для меня и тюбик с мазью.

– Доброе утро, – говорю я. – А можно мне поесть?

– Тебя же тошнит от яиц.

– От голода меня тошнит сильнее.

Он бросает мазь на кровать.

– Как нога?

– Лучше. Хотя еще болит.

– Мажь.

Мы оба понимаем, что его слова о недоверии ко мне растворились в темноте, разбились о прикосновения и тепло разогреваемой между ладонью и лодыжкой мази. Разбились с таким треском, что всю ночь эти прикосновения мне потом снились. Интересно, а он запомнил? Хотя бы краешком мысли вернулся к той паре минут?

Я думаю совершенно не о том.

– Можно спросить? – и говорю тоже, но удержаться не могу.

– Спроси.

– Как ты сбежал?

– Друг помог.

– А почему не вернулся, когда закрыли дело?

– Не было смысла.

– А сейчас есть?

– Как видишь. – Он с усмешкой окидывает взглядом чердак.

– Я могу попросить книгу?

– Нет.

– Почему?!

– Я тебе что, магазин на диване? Это не санаторий.

– За четыре недели я свихнусь! Зачем тебе поехавшая крышей девушка на чердаке?

– Да мне плевать на состояние твоей крыши.

– Но так же нельзя…

– Назови хоть одну причину, почему.

– Ты обещал не мучить.

– Физически, – напоминает Андрей.

Я лихорадочно ищу аргументы, но понимаю, что ему действительно нет резона меня развлекать.

– У меня нет причин, – наконец сдаюсь. – Мне просто очень грустно здесь одной. Если нельзя книгу, то хотя бы… я не знаю, листочек и ручку? Или карандаши?

– Посмотрим.

Теперь я буду ждать его приходов и надеяться. Хочется верить, что Андрей не такая уж сволочь, какой хочет казаться.

– Закончила?

Я втираю последнюю каплю мази и к собственному стыду чувствую разочарование! Так, как у него, не выходит. Горячо, осторожно и в то же время уверенно. Я всегда ненавидела, когда касались лица или ступней, но вчера готова была полцарства отдать за массаж! А сейчас у меня и на сотую долю не получилось повторить того эффекта.

Кажется, крыша у меня едет раньше, чем ожидается.

Потом Андрей приносит завтрак. Ну что ж, это не яичница, это два вареных яйца с зеленым горошком. Вот и зачем было врать, что холодильник навернулся и никакой еды больше нет? Меня бы устроила банка горошка. Мужчины! Для них трава – вообще не еда, а ее украшение.

Впрочем, вареные яйца я съедаю с куда большим удовольствием, чем жареные. По крайней мере, пока они горячие. Потом долго сижу с кофе у окошка, смотрю на море и по какой-то причине ощущаю легкое веселье. Наверное, нервное. Но все равно я радуюсь, что безумный страх перед неизвестностью позади. А еще будто ощущаю перемены.

Довольно странно ждать от жизни чего-то светлого, сидя на чердаке вдали от цивилизации, наедине с единственным человеком в мире, которого интересует моя судьба. Правда, немного не в том ключе, в котором мне бы хотелось.

Я отстраненно думаю, что на курсах потеряют, и я пропущу кучу книг, которые потом придется перечитать. Клиенты уйдут к другим, а ведь до лета осталось всего ничего, самое хлебное время! Работа – одна из немногих вещей, которые мне нравились. Хоть я и понимала, что невозможно всю жизнь расслабленно трудиться по часу-два в день.

Сейчас свободного времени хоть отбавляй, но использовать его не выходит.

А кофе, кстати, очень даже неплох. Интересно, Тихомиров сам его варит?..

***

Мне хочется расхерачить половину посуды и приходится сдерживаться. Ярость бурлит внутри, к этому состоянию я привык, но сейчас злюсь на себя. Чувствую себя херовым актером в дешевом спектакле.

В голове все было легко и просто. Подогреваемая злостью фантазия неслась как поток бурной горной реки. Я почти наяву видел, как привожу Сергееву сюда, как наслаждаюсь ее страхом, как плачу за все, что она и ее семья сделали с моей. В этой иллюзии Сергеева была беспринципной дрянью, не способной на человеческие эмоции.

Я даже не подумал о том, что маленькие девочки способны вырастать в юных девушек. И что монстр, нарисованный годами ненависти, может оказаться не таким отвратительным, как я себе придумал.

Вот она, на чердаке, запертая от всего мира. Мсти – не хочу! Только врать себе нет смысла, вместо наглой лживой сучки там испуганная девчонка. Может, она тысячу раз стерва, миллион раз порочная сучка, но сейчас она смотрит так, что выворачивает наизнанку.

И еще она спит с моим сыном. Эта мысль окончательно сносит крышу, и я бросаю чашку в стену. Легче не становится, мрачно смотрю, как по светлому кафелю стекают кофейные капли, а во рту горький привкус не то обиды, не то обреченности.

Правда в том, что в игре, что я начал, сам уже проиграл. И можно напугать Сергееву еще сильнее, можно сколько угодно строить из себя маньяка из дурацкого триллера, но чем чаще я захожу в ее комнату, чем чаще готовлю для нее еду и чем больше разговариваю, тем меньше у меня шансов найти в себе силы, чтобы причинить ей хоть какую-то боль.

Ее отец – другое дело. Только мысль о том, что эта мразь на стенку полезет от понимания, что его дочь со мной, заставляет меня вставать по утрам и неизменно запирать дверь чердака на ключ.

Только вот полезет ли? Насколько такие, как Сергеев, вообще способны любить своих детей?

Усилием воли я заставляю себя отвлечься от невеслых мыслей. Нужно купить продуктов, потому что яйца и мне, признаться, жутко надоели. Поэтому я собираюсь в ближайший ПГТ, в котором есть приличный супермаркет. Невольно в голове всплывает вопрос Сергеевой, что будет, если я не вернусь.

Я могу погибнуть в ДТП по дороге, какой-нибудь наркоман может проломить мне череп в переулке у магазина, на худой конец даже у здоровых мужиков, бывает, просто останавливается сердце. И тогда девчонка останется одна, в глуши, на закрытой территории, куда нет ходу посторонним.

Когда Крестовский забьет тревогу? Успеет ли она дотянуть?

Черт, в голову лезет всякая дрянь. Конечно, он забьет тревогу быстро, даже два дня молчания тревожат старого друга. Он знает, что у меня есть этот дом, не знает только для чего я попросил его купить. Но примчится, если я не отзвонюсь, быстро.

Как ни крути, бояться Сергеевой тупо нечего. Но она пока об этом не знает.

В супермаркете я снова злюсь на непрерывную борьбу внутри. Часть меня требует аскетичного образа жизни. Уж по крайней мере нет смысла баловать деликатесами пленницу. А другая просто сметает с полок все, что кажется хоть немного привлекательным.

Дорогущая в не сезон черешня, киви, бананы, небольшая банка с мексиканской клубникой по цене крыла от самолета. Мясо, полуфабрикаты, овощи и крупы. Я не слишком хорошо готовлю, поэтому стараюсь выбирать что-то простое, с инструкцией на обороте. Может, замороженные наггетсы и блинчики и не совсем вписываются в рацион обеспеченной девушки, следящей за собой, но с этим ей придется смириться.

Все время, что я брожу между полок и скидываю в тележку продукты, что-то грызет душу, будто я забыл выключить утюг или закрыть дверь. Эта мысль вызывает странный иррациональный ужас. Мне не хочется даже представлять, что станет с девчонкой, если я проявлю подобную беспечность. К счастью, утюга у меня в доме просто-напросто нет, а на всех остальных приборах умные датчики, управляющиеся со смартфона.