Поначалу, конечно, было трудно. Но на помощь пришли курсанты М. Ерыгин, А. Науменко, В. Телегин. Я старался реже пользоваться увольнениями, не пропускал ни одной консультации, проводимой преподавателями. Хотя порой так хотелось побродить по улицам удивительного города на Неве!..

Настал, однако, выпускной день, и лучшей за все труды наградой стало назначение в строевую часть. Мне предписывали явиться в 50-ю авиационную эскадрилью, которая базировалась в Киеве. Здесь предстояло прослужить почти четыре года.

Первый самолет, доверенный мне командованием для технического обслуживания, - двухместный разведчик Р-1. Летал на нем пилот В. Качанов.

Помню, в дни полетов весь технический состав авиаэскадрильи приходил на аэродром и под руководством старшего техника приступал к выводу машин из ангара. Они стояли Гам почти вплотную друг к другу, и требовалось немалое искусство, чтобы вывести их на летное поле. Не случайно этим сложным делом руководили наиболее опытные техники. Впоследствии, набравшись навыков, управлял порядком в ангаре и я.

Очень ответственным моментом в эксплуатации разведчика Р-1 был запуск мотора в зимнее время. Подогретые в гончарках вода и масло подвозились к самолету, и тогда начиналось настоящее священнодействие с заправкой систем. Главное условие - не прозевать момент и, пока мотор теплый, незамедлительно запустить его: при низких температурах вода, быстро охлаждаясь, превращалась в лед.

На первых порах на моем разведчике несколько раз замораживался радиатор и даже рубашки цилиндров мотора. Чтобы отогреть их, требовалось немало хлопот. А если присовокупить к этому собственные душевные переживания, иронические ухмылки более опытных техников, недовольный вид командира экипажа, то станет вполне понятно, что теория без практики мертва.

Из всех моих злоключений тогда я сделал простой вывод: обслуживать самолет в зимних условиях надо сноровисто и быстро. И дело это постиг. Случалось выполнять и различные вспомогательные работы, такие, как заплетка тросов управления, намотка шнуровой амортизации шасси, регулировка угла атаки несущих плоскостей, само собой выполнял и профилактические регламентные работы - вплоть до ремонта двигателя с заменой подшипников-вкладышей. Регулировка самолета в то давнее время производилась на глазок, методом, довольно далеким от совершенства. И лучшим специалистом в этом деле у нас был техник Г. Янченко.

Помню, разведчик устанавливался на середине ангара. По его продольной оси, сзади хвостового оперения, приседал Янченко и подавал команды: какие ленты-расчалки несущих плоскостей подтянуть, какие ослабить. Неудивительно, что после такой регулировки порой все приходилось начинать заново. Да по нескольку-то раз! Можно себе представить и риск летчика в таком "пробном" полете. Гораздо позднее, когда появился нивелир, метод регулировки самолета на глазок отжил.

Признаться, немало огорчений мне доставлял мой рост: он постоянно как бы напоминал мне, что 162 сантиметра все-таки маловато для начала технического прогресса. Поясню эту грустную мысль на горестном случае, который однажды произошел со мной во время полетов.

Для запуска мотора на самолете мы проворачивали воздушный винт, ставя одну из его лопастей в такт сжатия ("мертвая точка"). Затем по команде летчика "Контакт!" резким движением руки дергали винт, а мне, чтобы достать его лопасть, всякий раз приходилось для этого подпрыгивать.

Так, во время одного из запусков я сделал все необходимое, но сидящий в кабине Р-1 пилот раньше срока включил зажигание, и... лопастью винта мне тотчас перебило руку выше локтя. С закрытым переломом я оказался в госпитале. Двух месяцев лечения оказалось мало, чтобы встать в строй, тогда меня перевели в 73-й истребительный авиаотряд, где я работал инструктором политотдела по комсомолу. Когда рука полностью окрепла, я в этом же отряде приступил к обслуживанию истребителя И-5.

Эта машина была создана в 1930 году конструкторами Д. П. Григоровичем и Н. Н. Поликарповым. С двигателем воздушного охлаждения скорость самолет развивал до 280 километров в час. Высокоманевренный, обладавший не только большой по тем временам скоростью, но и хорошей скороподъемностью, по своим летно-тактическим данным наш истребитель намного превосходил истребители зарубежных фирм, такие, например, как "фоккер". Он, к слову, до конца двадцать девятого года был на вооружении нашего отряда, и я могу сравнить обе эти машины: сравнение не в пользу "фоккера".

Несложная, но надежная конструкция И-5, простота в эксплуатации, более низкая посадка винта (чтобы иметь "контакт" с винтом, мне уже не приходилось, как бывало раньше, подпрыгивать) - все это создавало устойчивость машине на взлете, посадке. А сослуживцы шутили: "Наступает эпоха Ивана..." В чем-то они, пожалуй, были близки к истине.

В августе 1932 года меня направили на курсы младших авиаинженеров. И снова Ленинград. Здесь, проучившись год, я получил диплом младшего инженера по эксплуатации авиационной техники ВВС и распределен в 142-ю бригаду, которая базировалась в Бобруйске.

Не знал я тогда, что там, на берегах скромной Березины, обрету все то, чем жив и по-настоящему счастлив человек.

За Пиренеями

Из окна международного вагона. У военно-воздушного атташе в Париже. Инженер Лопес-Смит. "Авиадорес руссос". Атакует Сергей Грицевец. Командующий авиацией Республики. "Вива Русия!"

...Мысленно я уже был там, в овеянной романтикой, борющейся, неведомой мне Испании. А мимо окон международного вагона еще летели бедные лачуги крестьян, жалкие полоски нарезанной земли Польши. Они уносились назад, к хвосту поезда, словно желая спрятаться подальше от глаз постороннего.

Но вот в мое купе вошел польский аристократ со своей спутницей. С первых минут стало не по себе - тошно от высокомерия, чванливой манерности. Я знаю многие славянские языки. Знаком и с польским, еще с детства, и потому хорошо понимаю, о чем они ведут беседу. Женщина говорит, что в нынешнем сезоне модно искрящееся платье, что она, слава святой Марии, имеет их дюжину. Мужчина приторно-вежливо поддакивает, соглашается, будто между прочим.

А во время остановок скромно одетые крестьянки торопливо пробегают по перрону, предлагая редким пассажирам немудреную еду - этим спешить надо, их кормит не родословная...

Показался Берлин. Здесь моя пересадка на поезд, идущий до французской столицы. После педантичного досмотра, как и на границе с Польшей, я нанял такси и поехал посмотреть на город. Запомнилось, как по улицам мрачного, серовато-пепельного Берлина маршировали парни, во все горло распевая воинственные марши. Здесь даже дети придерживались муштры - ходили строем, чеканили шаг, не уступая в дисциплине взрослым.

Из окна вагона - предместья Берлина: красивые аккуратные клумбы с цветами, ухоженные поля, опрятные домики под черепичной крышей. Все в безукоризненном порядке, чистоте - идиллия, и только. Даже не верилось, что в каких-то пятнадцати - двадцати километрах отсюда - мрачный город, по которому маршируют фанатичные молодчики и клянутся кому-то в верности. Кому, зачем - толпа эта и сама толком не знала...

А потом был Париж. Подъезжая к вокзалу, я сразу же отыскал глазами Эйфелеву башню - символ и гордость Франции. Но вышел на перрон и остановился в нерешительности: куда идти, что предпринимать дальше? Только напрасно я волновался - меня уже поджидали работники советского посольства. Как они сумели определить, что прибыл именно тот, кто нужен, - трудно сказать. Может, по широченным штанам?

Двое мужчин и миловидная женщина, отрекомендовавшись, повезли меня по улицам одного из красивейших городов Европы. Я смотрел на все и не успевал удивляться.

Когда же мы приехали на квартиру соотечественников, Шура, как назвала себя при встрече на вокзале попутчица, представила меня хозяину. Это был Николай Васильченко, моложавый и бодрый военно-воздушный атташе. А Шура, как я узнал после, - его спутница жизни, товарищ по работе.