С этого времени в хозяйстве держались только две лошади, в полях остались только ягодники и участки для скашивания травы на телегу, чтобы скармливать её дома. В это время и овин за ненадобностью был перестроен на «малуху». Гумно стало применяться для загона лошадей на день в летнее время. Однако связи с полями мы не теряли, и самым большим удовольствием летом было съездить на поле, собрать ягоды и привезти пучки.

В семье всего деторождений было восемь, а в живых осталось семь человек. Девочка Катя умерла в детском возрасте. При бюджете, которым располагал сельский дьячок, вырастить и воспитать такую семью являлось делом трудным.[104] В самом деле, не считая того, чтобы накормить и одеть семь человек детей, что означало ещё выучить их? Возьмём самые простые вычисления: чтобы выучить мальчика и поставить его, как говорится, на ноги требовалось учить его десять лет: четыре года в духовном училище и шесть лет – в семинарии (имеется ввиду законченное образование на должности священника). В семье было пять мальчиков, следовательно, расходы на их образование за весь период его должны составить пятьдесят годичных норм. Девочки учились в епархиальном училище по шести лет, то следовательно на их обучение нужно еще двенадцать годичных норм, а всего на мальчиков и девочек падает, следовательно, шестьдесят две годичные нормы. Если же прибавить к этому обучение в сельской школе, что составит двадцать одну годичную норму, а всего, следовательно, будет восемьдесят три год[ичных] нормы.

Если принять продолжительность периодов обучения детей[105], в тридцать лет, то получится, что каждый год на бюджет семьи падало почти по три человека учащихся, т. е. каждый год обучалось по три человека в раз. Так получалось, что в первом потоке в раз учились Александр, Александра и Алексей; а во втором потоке – Василий, Николай и Юлия.

Что же помогало нашим родителям в этом случае? Во-первых, то[, что] часть детей училась при этом на казённом или полуказённом содержании, а во-вторых дети учились хорошо: за исключением брата Ивана, никто не оставался ни в одном классе на повторительный курс. Когда старший брат – Александр – сделался священником, то он помогал кое в чём отцу, но особенно можно сказать пожертвовала своей жизнью для семьи старшая сестра – Александра. Кое-что уже сами дети изыскивали на своё обучение уроками, пением.

Что говорить, конечно, жилось бедно, а родителям было очень тяжело. Что значило, например, сшить сапоги кому-либо из братьев. Одни и те же голенища к сапогам переходили от брата к брату. Также валенки, кое-что из верхней одежды. Неудивительно, что сахар к чаю выдавался по кусочку; белая булочка давалась только в воскресенье и тому, кто ходил к обедне. Калоши покупались уже примерно в возрасте 16 лет. Для родителей первым стоял вопрос: как накормить, напоить, одеть. Воспитание уже начиналось, когда дети поступали в духовное училище, «на бурсу» и дальше в семинарию или в общежитие епархиального училища. И всё-таки из пяти братьев три закончили духовную академию, при чём один со степенью магистра богословия. Много значил пример старших: младшие старались в учёбе не отставать от старших. В семье были ровные, спокойные отношения между родителями и детьми. Только раз в жизни я был свидетелем того, как отец в суровом тоне разговаривал с братом Алексеем по поводу того, что он задумал оставить семинарию из-за того, что будто бы с ним несправедливо поступил преподаватель богословия Тихомиров.[106]

Как часто приходилось нам наблюдать родителей в ранние часы за чаем решающими тяжёлые вопросы материального обеспечения семьи, когда подсчитывались копейки. Всё было отдано для детей.[107] Детство наше было, конечно, материально бедным, как сравнить его, например, с детством нынешних малышей: не полагалось нам ни туфелек, ни тапочек, ни чулочков, но оно было богато многими впечатлениями от окружающей природы, а главное [—] теплом семейного очага. Как не вспомнить, например, традиционные пельмени по понедельникам, когда вся семья садилась за их подготовку: кто делает сочни, кто защипывает пельмени, все у одного стола. Вот где подтверждалась правда поговорки: «один горюет, а семья воюет». А поездки всей семьёй за ягодами, за грибами, за ветками на веники, на уборку сена – сгребать и копнить! Нет, я не хотел бы другого детства!^[[108] ]

Отец умер в возрасте 67 лет[109], а мать в 76 лет[110] и похоронены они на нашей родине – в селе Русско-Теченском, Бродокалмакского района, Челябинской области. Мир праху их! И да будет земля им лёгкой!

Антонина Ивановна Тетюева[111]

В жизни иногда бывает так: начинаешь вспоминать о ком-либо из близких людей, и вдруг окажется, что воспоминания получаются разбросанными и случайными, а хотелось бы восстановить в памяти живой и полный образ этого человека; и тогда в душе возникает досада на себя: почему я в своё время не позаботился о том, чтобы собрать об этом человеке более полные сведения и обида за него: почему я был так невнимателен к нему. В таком именно положении оказался автор этой заметки, задавшись целью восстановить в памяти образ своей тётушки – Антонины Ивановны Тетюевой.

У нашей матушки были два брата и одна сестра, моложе её на десять лет. По обычаю тех лет, младшая сестра была крестницей старшей сестры и всегда любезно называла её крёстнинькой. Вот эта крестница нашей матушки и была нашей тётушкой Антониной Ивановной. Из всей нашей родни по линии отцовской и материнской никто другой не стоял так близко к нашей семье, как тётушка А. И.: она не один раз бывала в нашей Тече, довольно часто писала письма нашим родителям; через неё наша матушка получала сведения о жизни своих братьев.

Различные судьбы были у сестёр. Наша матушка после выхода замуж навсегда покинула родное Прикамье и родную Покчу около Чердыни. Всю свою жизнь она прожила в Зауралье, на границе с Сибирью, в совершенно других природных условиях, чем те, которые были у ней в детстве. Окружённая большой семьёй, она всю свою жизнь без остатка отдала семье. У автора этой заметки до сих пор сохранились в памяти картина обеденного застолья в нашей семье, которую можно назвать символизирующей жизнь нашей матушки. Семья за столом, в кухне, недалеко от кухонной печи. В головной стороне стола сидит отец, по трём сторонам – шесть человек детей и в уголке, ближнем к печке, на «притыке» сидит, вернее сказать – время от времени присаживается наша матушка. Здесь её боевое место. Чашка с супом или тарелка с кашей моментально пустеют, и наша матушка то и дело вновь и вновь наполнует их, лишь на минуту присаживаясь к столу для принятия пищи; в основном же она обедала после того, как все выходи[ли] из-за стола. А длинные вечера? Которые она проводила за чинкой белья! И так вся жизнь! Всё для семьи!

Совсем иначе сложилась жизнь нашей тётушки Антонины Ивановны и самым главным отличием в её судьбе было то, что она на всю жизнь осталась одинокой и прожила всю свою жизнь в Перми, работая в больницах или частным образом, приватно, как тогда говорили, «сестрой милосердия». Почему именно так, а не иначе сложилась жизнь нашей тётушки; где она училась профессии «сестры милосердия» и вообще где и как она получила образование – это осталось автору сего не известным, и вот поэтому то он и сожалеет теперь о том, почему он в своё время не выяснил эти вопросы. Чего проще было тогда взять и расспросить об этой тётушку, но молодость эгоистична: она живёт настоящим моментом, не вдаваясь в то, как получилось это настоящее.