Марта для меня словно произведение искусства и лучший друг в одном флаконе — ничего кроме восхищения никогда к ней не чувствовал. Наверное, это хорошо. Я не весть, какой конкурент Роланду, а уж Айсу — тем более. Да и, честно говоря, Марте для полного счастья только моей любви и не хватало — всё остальные беды и горести были у неё в полном комплекте.

Осторожно подхожу ближе.

— Тогда что с тобой?

— То есть с ней могли случиться только мои побои? Больше она ни в какое дерьмо вляпаться не могла? — Ингрид исподлобья смотрит на меня, как всегда в чем-то подозревая. — В своём уме?

— Джонни, Ингрид меня спасла. Я ей теперь своей жизнью обязана.

— От чего она тебя спасла и что с твоей ногой? — Никак не могу понять, что здесь все-таки произошло. — На тебя кто-то напал? Генерал?

— Слава богам, нет. Просто кукла попала ногой в капкан, — отвечает на мой вопрос Ингрид. — Какой-то совершенно дичайший агрегат, который только чудом не оттяпал нашей принцессе ногу до самого колена.

Ингрид зло сплевывает себе под ноги. Ну, чисто белобрысая версия Роланда с сиськами — такой же сгусток злобы и желчи. И как они не сошлись? Им бы вместе легко жилось. Образовали бы коммуну вечно злых людей и плевались в несогласных с их политикой товарищей ядом. Отличная жизнь, диктатура озлобленности в чистом виде. Ну да хрен с ними. Вечно я о какой-то ерунде думаю.

— Марта, это правда? — Хочу услышать именно её ответ, потому что всё-таки не очень доверяю Ингрид. — Не молчи, пожалуйста.

— Джонни, я не пойму, какого хрена ты такой непонятливый? — Ингрид смотрит на меня своими водянистыми глазами. — Она попала ногой в капкан, я её нашла случайно и помогла вытащить ногу. Потом обработала рану, и теперь она отдыхает. Вроде бы всё просто или для тебя эта информация за гранью понимания?

Ох, и язва — такой второй во всём свете не сыскать. Колючая как ёж.

— А как немного отдохну, сразу двинем в сторону Города. Ты вот к нам присоединился, теперь будет, кому меня на руках нести, если идти не смогу. — Марта снова заливисто смеётся, и я невольно заражаюсь весельем. Просто не нужно смотреть на Ингрид, чтобы не испортить себе настроение — вот и весь секрет.

— Ну, у нашего доктора золотые руки, это все знают, — смеюсь в ответ и присаживаюсь рядом с подругой на землю. — У вас есть что пожрать?

Марта ложится щекой на моё плечо и закрывает глаза. Она дрожит, и я чувствую, как сжимается моё сердце от жалости. Почему именно ей было уготовано попасть в такую переделку?

— У меня есть консервы в рюкзаке. Я с перепуга тогда их все сгребла. Думала, если у меня будет еда, то вы будете активнее стремиться меня найти. — Её голос тих и печален и от этого ещё горше.

Интересно, кто занимает сейчас её мысли. Об Айсе, который наверняка всё ещё живёт в её сердце. Или о Роланде? Вечная загадка женского сердца — мне её никогда не разгадать.

— Может, Айс нашёл другой источник пропитания, — говорит как всегда до безумия корректная Ингрид. — Может, ему нахрен твои консервы не сдались? Кто его знает, как там, на подступах к Городу? Может, есть, что жрать, вот он и не ищет тебя. Да и вообще, Марта, сама понимаешь, ему слегка насрать на нас всех. Да чего это слегка? Полностью насрать.

— Ингрид, твою мать! — Вскакиваю и смотрю ей в глаза. Она с усмешкой отвечает на мой взгляд, а я борюсь с желанием её огреть чем-нибудь прямо по зубам.

— Что, Джонни? В чем-то со мной не согласен? — ледяным тоном интересуется эта змея.

— Что же ты за человек такой? — Я в ярости от того, что она не умеет заткнуться, когда нужно. — Почему не можешь просто помолчать, когда тебя никто не спрашивает?

— Ребята, успокойтесь! — орет Марта и пытается встать, правда, безуспешно. — Не нужно ссориться. Мы не для того живы остались, чтобы сейчас перегрызть друг другу глотки! Уймитесь и сядьте! Будем есть. Ингрид, давай нож — откроем консервы.

Точно, жратва! Не знаю, существует ли Бог, но кто-то явно услышал мои молитвы. Ингрид шумно сглатывает, явно думает о том же. Насколько бы отчаянными, злыми и отмороженными мы ни были, но без еды обходиться, ещё не научились.

Мы одновременно садимся по обе стороны от нашей покалеченной соратницы и заворожено смотрим, как она достает из потрепанного рюкзака банку за банкой. Чёрт, а эта крошка и правда умеет думать башкой, а не только любовными центрами организма.

— Ого, Марта, запасливая ты задница! — в восхищении присвистывает Ингрид. — Такое чувство, что ты сюда запихнула годовую продуктовую корзину.

— Ну а что вы хотели? Всё равно мы бы рано или поздно встретились. Никто же не знает, как долго нам придётся скрываться, а без еды хороши же мы будем, — смеётся Марта, глядя, как мы, словно под гипнозом, наблюдаем за движениями её ловких рук.

На пятидесятой банке я окончательно сбился со счета. Ничего себе!

— Ладно, дорогуша, прячь всё обратно, оставь немного. Поедим и тогда придумаем, как нам дальше тебя тащить. — Видно, что Ингрид уже не в силах сдерживать голодные позывы. Будь её воля, небось, всё бы схомячила в одно лицо.

— Как-нибудь дотащим, — говорю я. — Все будет хорошо.

Ингрид хмыкает:

— И что же ты, Джонни, такой грёбаный неисправимый оптимист? — принимается смеяться Ингрид. — Что, на помойке вместе со страхом смерти из тебя и пессимизм вышибли?

Меня веселят её слова, и не упускаю возможности ответить колкостью:

— А из тебя монашки что вышибли?

— Красоту и способность хоть кому-то нравиться.

Ингрид заливается смехом. Он у неё на удивление приятный, и я ловлю себя на мысли, что вообще впервые слышу, как Ингрид смеётся. Сегодня какой-то необычный день: я нашёл наших барышень, пожру, наконец, и еще услышал смех того, кто не умеет это делать в принципе. Марта не остается в долгу, и вот мы уже смеемся втроем.

Но у меня такое чувство, что это не последние сюрпризы на моём пути. И не факт, что все последующие окажутся столь же приятными.

XVI. Город. Руины

Разрушенный город медленно умирает под грудой обломков, бывших некогда прекрасными домами — гордостью лучших архитекторов. Засыпанный пеплом, превратился в руины — Городу уже никогда больше не радовать глаз заезжему путнику. Да и откуда взяться этим путникам, если не слышно больше голосов и даже плач стих?

Город знает, что не только он один так сильно пострадал — многие его собратья стихли навсегда, а те, кого ещё можно было услышать, молчат, скованные тоской, онемевшие от печали.

Некогда этот Город был самым красивым по обе стороны Царского моря, но сейчас никто не вспомнит его название, не придёт пожалеть и очистить от завалов, не вдохнёт в него жизнь. А кто и захотел бы, уже никогда не встанет из могил.

Эргориум… Эргориум…

Город, словно мантру, повторяет уже всеми забытое название, но разве кому-то оно интересно? Те, кто из уст в уста передавал его имя, прославляя в веках, сгинули, а новым неоткуда взяться.

Город, покрывшись копотью, ждёт, когда вечный сон окутает его навсегда. Почему над ним не хотят сжалиться и не отпустят его дух? У городов есть свой бог? Если есть, почему он молчит? Почему допустил всё то, что случилось с ними? Отчего позволил им рухнуть?

Город чувствует своё одиночество слишком остро. Это невыносимая боль, с которой невозможно мириться. Тяжело, когда с тобой все эти долгие годы был рядом верный друг, но его тоже не стало — Лес, ощетинившись сотнями сгоревших деревьев, замолчал навсегда. Возможно, по прошествии нескольких десятилетий новая жизнь сможет пробиться сквозь пепел, покрывший землю толстым ковром, но где взять терпение, чтобы дождаться зарождения этой жизни?

Город не ведает, что за звуки слышатся вдалеке. Как будто шаги, но откуда им взяться? Уже несколько дней по его изувеченной земле не ступал живой — лишь стылым мёртвым ветром гонимые тени умерших, до конца ещё не осознавших свою гибель, едва скользят по истлевшей земле.