С дурной славой райончик. В городе орудует маньяк? В Автозаводе. Уличные пьяные разборки стенка на стенку? В Автозаводе. Ночью по улицам лучше вообще не ходить, но если еще и в Автозаводе… Это сейчас центральный парк – приятное местечко для долгих прогулок, а в девяностые туда даже местные заходить боялись.

Северово четырнадцатилетие выпало на начало нового века. И вот они – гормональные взрывы, подростковые бунты, одна-единственная попытка уйти из дома, закончившаяся столь скорым возвращением, что никто ничего не заметил, робкая влюбленность в одноклассницу, но не в обычной школе, а в музыкальной – ее звали Вика… Совсем незначительный список бед. Его пубертат можно было бы назвать безоблачным, когда б не Северьян.

Началось с обрывочных сновидений о себе самом, поначалу приходивших не каждую ночь, и оттого казалось – это все от усталости, перенапрягся в школе, пройдет. Не проходило – росло, набирало яркость, крепло. Поначалу неумелый, Северьян перенял у своей первой души то единственное, что помогло ему не озлобиться и не возненавидеть свою новую половинчатую ипостась – любопытство.

Нет, постойте, он должен был разобраться.

Автозаводский парк стал для него не только местом, где днем гуляли мамаши с колясками и собачники, а по ночам – маньяки и пьяная гопота. Здешние растрескавшиеся дорожки, которые позже будут облагорожены, и еще не подстриженные в квадрат кусты повидали множество смертей. Стоял на отшибе парка заброшенный летний кинотеатр, некогда известный как «Родина». Для истории архитектуры, наверное, ценный объект: деревянный теремок, украшенный лепниной на тему героического труда эпохи, с ажурной открытой галерейкой. Внутри, в крошечном по нынешним меркам зале еще оставалось несколько рядов коричневых жестких кресел; резные полуколонны, подпиравшие гнилую потолочную дранку; богато-синий, ягодный – вкусный какой-то – оттенок стен. Когда-то – киносеансы, концерты, детские праздники. Сейчас – тлен в трещинах толщиною с палец, шприцы и битое стекло, дощатые неупокоенные останки… жизни. Жизни ли? Да, именно так.

Именно там новорожденный Северьян – бледный подросток, еще не видевший солнца, – и встретил первого Есми. Точнее, первую. И еще двоих. Итого трое.

Кто вы такие? Живые? Мертвые? Призраки?..

Навсегда семнадцатилетняя школьница, возвращавшаяся парком от подруги. Это был ноябрь, двадцать пятое число. Еще в гостях стало нехорошо, зазнобило, полный нос соплей. Я почти сразу попрощалась. Он сначала сидел на лавочке, а когда я прошла мимо, встал и пошел за мной. Я побежала. Он тоже. Догнал, затащил в заброшку. Связал руки и задрал мне юбку, а в рот засунул мои же трусики. Я медленно задыхалась, пока он…

Не договорила – уткнулась в грудь обычного такого мужичка. Не урка с виду и не бандюган. Сдружились тут, наверное, годами прикованные к одному месту разных своих смертей. Северьян был ей за это благодарен.

Третий – слесарь-механик с ГАЗа. Ну как слесарь-механик – только устроился, поработать еще не успел. Дембельнулся, с братвой тут отмечали. Колян, друг, пришел со своей новой – такая краля, губы красные-красные, буквой «О», так и просят, чтобы их… Веселая девка. Колян видит, что я б ей… (оглянулся на школьницу, сглотнул), и нарочно ее еще крепче жмет. А она ржет и губами так делает… Меня водка совсем расхолодила, стояк такой, что чуть… (снова посмотрел на девчонку, хмыкнул). И я ее к себе позвал. Прямо так и сказал ей – пошли со мной, я тебя приласкаю, не то что этот. Колян только и ждал. Без предупреждения ка-ак сунет мне в морду. А я виском о кирпич – ы-ыть!..

Тот, что девчонку успокаивал, молчал, не спешил рассказывать свою историю. Да и чего ему перед пацаном наизнанку выворачиваться?.. С виду инженер или офисный работник. Может, окна пластиковые продавал. И она к нему так доверчиво… А потом шепнула ему что-то, и Северьян не столько различил, сколько по губам прочитал, и внутри сделалось так погано, как никогда еще не было.

Папа.

Как он еще мог тут оказаться, если не вздернулся на потолочной балке над тем самым местом, где так страшно и мучительно расставалась с жизнью его дочь?

Чем я могу помочь вам? Кого умолять, чтобы Фриде перестали приносить платок?

Они по очереди подходили к нему и говорили на ухо, трижды – одно и то же. О ритуале, который отправит их туда, куда они должны были попасть, но так и не попали – на изнанку города. Про изнанку Северьян однажды слышал. В больнице, когда Север навещал вынутого из петли маленького Владика. Владик туда не хотел, а для них это было лучше, чем вот так, здесь. Но ритуал…

Я не смогу. Никогда не смогу этого сделать. Не смогу – и все. Я не стану. Поищите себе другого спасителя.

И он ушел, а они остались там, в зале заброшенного кинотеатра – до поры до времени. Они знали, что он обязательно вернется и уже не будет так категоричен. Прибежит. Собственная природа позаботится. Потому что он такой же, как и они, – приговоренный этим своим двоедушным предназначением.

Северьян вернулся спустя пару ночей – позеленевший, дрожащий и нервный. Ритуал перестал казаться ему невыполнимым. В тот момент для него вообще не было ничего, на что он не пошел бы, только б избавиться от внезапной лихорадки, которая, казалось, грозила переломать ему кости.

Еще недавно он жалел девочку и ее отца, и незадачливого казанову с пробитым виском, но теперь он хотел как можно скорее с ними покончить. Его раздражало то, как невыносимо долго те двое стоят обнявшись – будто не хватило всех этих лет, чтобы наобниматься, – и как мнется убитый дембель, хотя вызвался быть первым сам. Все получилось как-то скомкано и грязно. Стыдно, что ли, как наутро после пьянки, и так же люто, как во время нее. С простейшим по сути ритуалом Северьян справился, ничего, подобающего моменту, внутри себя не испытав. Потом, правда, не сдержался, блеванул, испачкал свитер. Но и тут с каждым разом становилось проще…

«Родину» сравняли с землей: когда старенький «Мерседес-селедка» Марины проезжал мимо парка, Северьян не увидел знакомых очертаний заброшки. Радио орало что-то про любовь. Марина водила плохо, но с большим азартом. Северьяна на заднем сиденье кидало из стороны в сторону – в поисках опоры он совсем забыл о том, куда едет и что ему предстоит сделать, а когда машина затормозила возле блочной девятиэтажки, вдруг вспомнил. Но было уже поздно.

– Он не исчезнет?

Северьян, мысленно уже пребывавший в квартире на восьмом этаже, которая заранее представлялась ему демонической, обернулся. Марина так и осталась сидеть за рулем, Игнат – рядом. Оба глядели на него испуганно.

– Когда вы… ты в прошлый раз ушел, я перестала его видеть, – пояснила Марина.

– Ах, это. – Он запрокинул голову и отыскал взглядом окна семьи Руденко. Крайнее слабо светилось: ждут. – Игнат не исчезнет. Я буду неподалеку.

Прежде чем ему открыли, домофон пиликал секунд тридцать. В исчирканном маркерами гробике лифта Северьян попытался вспомнить все, что ему известно о бесноватости. Ни-че-го. Есми не вселяются в людей, а если вселяются, то это шизофрения. Откажусь. Посмотрю на нее и откажусь. Пусть идут к психиатру.

Дверь была приотворена. На лестничной клетке курил тощий парень в черной футболке с застиранной надписью «Любимый муж и самый лучший папа». До чего же тошно… Похоже, ровесники, хоть Северьян из-за бороды и выглядел старше. У него самого сейчас вполне могла бы быть десятилетняя дочь. Точнее, у Севера, если б не Северьян.

– Зайди, посмотри. – Парень кивнул на дверь. Сразу на «ты» и никаких «батюшек». – Там жена с ней, не дает спать.

В то, что Северьян сумеет помочь, он явно не верил, а тот уже вошел в роль – прежде чем ступить внутрь, размашисто перекрестился, бормотнул первые слова молитвы. Вошел и замер.

Рыгания были слышны уже с порога. Будто пенопласт переламывают снова, и снова, и снова. Страшно вообразить, что творится в желудке и гортани этого ребенка…. Время от времени эти звуки, будто накопившись, вырывались утробным и низким «Оля». Или «Ого-оля» – точнее разобрать не получалось. Нарочно медля, Северьян начал снимать правый ботинок. Девочка что-то выкрикивала. «Бог, Бог!..» Северьян застыл и прислушался.